— Перенять! Перенять!

Но поздно. Литовская конница уже развернулась и неслась по полю. Увлеченные конными, тронулись пешие полки. Ускорили шаг, побежали.

Грянули русские пищали. И снова залп. А следом, раскинувшись широкими крыльями, сверкая саблями, устремилась навстречу литовским полкам конница московитов. Задрожала земля, в звоне металла, в конском храпе и ржании, в людских криках потонуло все.

Сорвав с головы шлем, Юрко застонал, бросил со злостью зрительную трубу и, обзывая бранными словами воеводу Лужанского, кинулся вниз. У ближнего пушкаря Юрко выхватил запальник, поднес к фитилю. Мортира рявкнула сердито, и ядро, не долетев до русских, упало, вспахав землю. Сологуб кинул запальник, схватился за голову. К нему бежал молодой сотник Казимир, кричал что-то, показывая в противоположную от боя сторону. Юрко оглянулся и похолодел. В тыл пеших литвинов мчалась невесть откуда взявшаяся конная лава. Татарское «хурра» стремительно надвигалось на литовские полки, заставило очнуться пана воеводу.

— Отход! Трубите отход! — крикнул он» и тут же тревожно запели трубы.

Услышали! Повернула литовская конница к крепости, а за ними, настигая, неслись московиты. Сотник Казимир, свесившись со стены, орал что было мочи:

— Панове, швыдче, швыдче!

Зарядом ядер и картечи вразнобой хлестнули навстречу русской кавалерии крепостные пушки. Вздыбились кони, остановились, закружили и отхлынули от ворот всадники. Медленно, впуская в город последних конных литовцев, закрылись железные кованые ворота.

Ударили пешие литовские воины всей силой на прорыв, но русские выдержали натиск. Бились и те и другие жестоко, лишь ночь уняла бой. Не надеясь на помощь, оставшиеся в живых литовские воины сдались в плен.

Щедро одарив гонца за добрую весть, государь велел выступать к Смоленску всеми силами. Хоть и нездоровилось, покинул Боровск. Выехал в просторной колымаге. В ногах примостились Михайло Плещеев и ученый лекарь из Афин. Лекарь прикладывал к нарывам распаренные отруби, смазывал смягчающими мазями.

Ехали неторопко, ухабы объезжали стороной, чтоб не трясло колымагу. Государь нет-нет да и в оконце поглянет. Поля и леса в зелени, латками желтеет рожь, зреет на теплом солнце. Деревеньки бедные, больше однодворки, редко где две-три избы.

Под самым Смоленском нагнали полк пеших псковских пищальников. Один к одному, на подбор, тяжелые пищали на плече, чтоб руку не тянуло. Идут с песней, с присвистом, весело. Выскочил наперед плясун, ложками деревянными выстукивает, звонкоголосо выводит:

И пустился в пляс, коленца выламывает, частит:

Василий шторку сдвинул, в оконце высунулся. Хороши пищальники! Увидев гарцевавшего поблизости на кауром коньке полкового воеводу, прокричал:

— Жалую псковичам-храбрецам три бочки вина!

Седовласый боярин-воевода, брюхо на самой конской холке, в поклоне перевесился с седла.

— Дозволь, осударь, моим псковицам подать приступ Смоленска-крепости?

— Ин быть по тому! А за удальство ко вину суленому еще три бочки меда хмельного добавлю!

И шторку задвинул, откинулся на подушках.

Обогнали пищальников, но их звонкие голоса слышались еще долго. Наконец все стихло. Плещеев спросил:

— На приступ укажешь ли, государь?

Прикрыв устало очи, Василий ответил:

— Миром урядиться со смолянами попытаемся, но ежели не пожелают, навалимся всею силою…

И поднял веки, задумался, однако боле ничего не произнес.

Показались крайние избы Воищина-городка. Василий сказал:

— Повели, Михайло, остановку сделать. Тут стягу государеву быть…

В сопровождении трубача Плещеев медленно подъезжал к крепостным воротам. В руке Михайло бережно держал государеву грамоту к смоленскому воеводе Юрко Сологубу. Отписывал ему Василий, чтоб город сдал без боя, а за то пропустит на Литву всех панов со знаменами и оружьем и холопов их не станет задерживать, коли те захотят отъехать.

Плещеев приближался к городу настороже, того и гляди, либо лучник стрелу пустит, либо шальной пищальник выпалит. Со стен молчали. На невысоком холме у вала остановились.

— Дуди! — коротко бросил Плещеев трубачу.

Тот поднес рожок к губам, надул щеки пузырями, заиграл. Конь под трубачом закружился. Не переставая дуть, трубач одной рукой натягивал повод. Наконец Михайло подал знак, и рожок смолк. Плещеев направил коня к крепостным воротам. Медленно, со ржавым скрипом распахнулась одна створка, впустив московского посла.