Я поглядел на окружающий пейзаж. В нем была разлита какая-то радость, словно на холмы и долины неслышно падал мелкий золотой дождь. И все же мне показалось, что весь пейзаж проникнут своеобразной грустью. Я вздрогнул, хотя было тепло.

Потом я уставился в голубое небо, и мне снова вспомнилась Маринка. Милая девочка! Но, кажется, сейчас я немного боюсь и ее. Потом мысли мои приняли другое направление. Ведь вот Жиж-ка с горсткой своих людей победил сто тысяч крестоносцев. Рыцарь Парсифаль за час порубил сотню вражеских воинов… Но что же это такое: иногда даже исторические примеры не вдохновляют – они как вчерашнее пиво, как язык, прилипший к гортани…

Нет, на попятный нельзя, невозможно! Будь что будет.

Прохожих в воротах теперь стало больше. Я бездумно смотрел на них. Потом я опять начал гадать и при этом бессознательно хитрил: загадывал только на прохожих в сельской одежде, о которых можно было смело предположить, что они свернут налево, к Подбабе.

По моему телу пробежал озноб. Я с трудом встал. Сделаю-ка я еще раз смотр наших сил, неумолимый долг призывает меня.

Когда я твердым шагом,- впрочем, я чувствовал, что он уже не особенно тверд,- приближался к Прокупеку, дежурный офицер как раз вошел в ворота крепости для очередной проверки. Подождем, пока он выйдет…

Прокоп Голый был бледен как мел.

– Пепик, ты трусишь,- сказал я с искренним сочувствием.

Прокоп Голый не ответил. Пальцем правой руки он слегка

оттянул вниз правое веко, так что стал виден красный ободок.

Это был выразительный жест пражских мальчиков, означавший: «Ни капельки!»

И почему только он не признался, что трусит! Австрийская империя еще могла бы…

– Одиннадцать! – стуча зубами, сказал Прокоп Голый.

Бой часов затихал, словно понемногу тая и расплываясь в теплом воздухе. Каждый удар долго звучал в моих ушах, и я даже невольно поднял взгляд – не виден ли звук. Этот внушительный бой был как бы похоронным звоном для одной из старейших и крупнейших империй Европы.

Я медленно обошел боевую позицию Микулаша из Гус и неторопливо спустился вниз к Прокупеку. Как главный военачальник, я должен дать ему распоряжения, которые укрепят его боевой дух.

Прокупек все еще сидел на перилах, но уже не курил сигары, а держал на коленях полную шапку слив и с аппетитом уплетал их; косточку он вынимал изо рта, клал на указательный палец, прижимал большим пальцем и «стрелял» ею в стайку кур, которая прогуливалась на той стороне дороги; пострадавшая курица, жалобно кудахча, пускалась наутек. Уже почти все они ретировались таким образом на почтительное расстояние, только одна, черная, еще клевала что-то в опасной близости от Прокупека. Он прицелился в нее, но в этот момент заметил меня. Косточка вдруг полетела не в курицу, а совсем в другую сторону и ударила меня в подбородок так больно, словно кто-то хлестнул кончиком кнута.

Прокупек просиял.

– Что ты делаешь? – спросил я.- Ты не следишь за противником?

– Я-то? Еще как! Что я, слепой, что ли? Хочешь слив?

– Не хочу. Почем они?

– По восемь крейцеров. Возьми.

– Возьму четыре штуки для Пепика… Гляди в оба. Он будет здесь с минуту на минуту.

И я опять направился наверх. Еще одна сливовая косточка больно ударила мне в ухо, но я не оглянулся и с достоинством продолжал свой путь.

В половине двенадцатого я снова достиг позиции Прокопа Голого. Он вве еще лежал на траве.

– Вот тебе сливы от Франтика.

Прокоп Голый отвел мою руку. Я положил сливы около него и тоже растянулся на траве.

Небо было безоблачно. Когда смотришь на него, лежа навзничь, начинает как-то рябить в глазах, словно воздух кишит белыми червячками. Сейчас мне казалось, что я не только вижу их перед глазами, но они ползают у меня по всему телу. Кровь в моих жилах то пульсировала усиленно, то словно застывала; дрожь пробегала по мышцам. Мне казалось, что раскаленный свинец капает на меня с неба.

Я повернулся на бок, лицом к Прокопу.

Пробило три четверти двенадцатого.

– Слушай-ка,- вдруг обратился ко мне Прокоп, и глаза у него были испуганные.- А что, если Погорак изменил нам?

– Ну, едва ли,- пробормотал я, но в беспокойстве встал и зашагал по траве. Мрачные мысли о низкой измене одолевали меня. Взглянув поверх кустов на дорогу, я увидел, что по ней со всех ног мчится Прокупек.

«Прокупек! Надо спасаться»,- мелькнуло сразу у меня.

Прокоп Голый уже был на ногах. С другой стороны к нам спешил Микулаш из Гус. Он тоже заметил Прокулека.

Тот едва переводил дыхание.

– Там… около лавки… мужики пили водку и рассказывали, что на рынке полицейский забрал какого-то торговца…

Никто из нас не сказал: «Это Погорак»,- но мы, как стайка воробьев, в которую кинули камнем, разлетелись в разные стороны.

Я так стремительно несся вниз по дороге, что у меня тряслась голова. В мгновение ока я был близ Вальдштинской улицы,, но какой-то инстинкт гнал меня дальше. Я свернул на Сеноважную улицу, и камни мостовой так и мелькали у меня под ногами… Вот я у храма святого Фомы. Я хотел было проскочить по галерее наверх, уже миновал первую колонну -и вдруг замер и притаился у второй…