Луна скатилась за лес, когда наконец Юшка не выдержал и оглянулся.

— Её нет, — сказал он тихо.

Теперь оглянулся и Стёпка — действительно, волчицы нигде не было видно.

И вдруг непонятно почему накатил ужас, идущий из тёмной, таинственной, дышащей сырым холодом громады леса.

— Я дальше не пойду, — всхлипнул Юшка и сел на дорогу.

Стёпка сел, обнял друга за плечи, прижался покрепче. Сколько времени они так просидели, потом ни один вспомнить не мог. Встали, когда опять заухал филин в лесу, совсем близко, за придорожными кустами. Хотелось бежать, но сил не было, и мальчики побрели настолько уставшие, что уже не ощущалась боль в израненных ногах, благо, жёсткие комья глины кончились и началась мягкая пыльная дорога...

К деревне боярина Корнея вышли на рассвете, постучались в первую избу к околицы. Выглянула старуха, узнала в Стёпке соседского боярчонка, впустила, усадила за стол. Между охами успела сказать, что и в их селе побывали нехристи, половину домов зажгли, но подоспел боярский тиун с воинами, погнал татар.

Только тут Стёпка почувствовал, что в воздухе стоит запах пожарища. Хотел рассказать старухе о том, как шли они с Юшкой, но вместо этого положил голову на стол и уснул. Рядом давно похрапывал, постанывая, Юшка. Хозяйка тяжело вздохнула, глядя на сирот, кряхтя, перенесла их на печку, на ветхий тулуп, служивший и постелью, и застилкой, и одеялом.

К ночи вернулся с мужиками тиун. Татар они не догнали, но побывали у соседей в деревне: никого в живых нехристи не оставили, лишь обгорелые трупы валялись на пожарищах.

Поутру снарядил тиун к боярину Корнею смышлёного мужика с донесением. До главной вотчины — у боярина-то деревень несчитано — путь лежал дальний, целый день хорошей гонки на добром коне. Лошади все были уставшие после погони за ордынцами, так что узнал Корней о беде, постигшей его соратника и друга, только через несколько дней. Из своей главной вотчины, что располагалась под самым Переяславлем, поскакал к князю доложить о беде.

Олег принял весть близко к сердцу. Он вспомнил, как впервые выезжал на войну с воеводой, как спас тот Васяту от неминуемой гибели, как учил расставлять сотни. Казалось, только вчера весело и радостно возвращались с победой...

Князь велел похоронить воеводу и его жену с почестями в Переяславле, на городском погосте. А ехать за погибшими послал Корнея.

Велики были его удивление и радость, когда он узнал, приехав в деревню, что сын Дебрянича чудом спасся.

Стёпка и Юшка, не отходивший от друга ни на шаг и всё время глядевший на него огромными не по-детски серьёзными глазами, были усажены в телегу на ворох мягкого сена и привезены в вотчину боярина Корнея. Высланный вперёд верховой сообщил обо всём боярыне, и она встретила детей на крыльце. Обняла, прижала их головы к мягкой, пышной груди, запричитала, заплакала в голос. Тут Стёпка впервые за всё время тоже заплакал, судорожно вцепившись в тёплую, пахнущую почему-то тестом руку боярыни.

На похороны воеводы и его жены пришла вся дружина. Когда епископ закончил молитву, князь Олег Иванович положил руку на Стёпкину непокрытую русую голову, поглядел ему в глаза и со вздохом сказал, что вотчину оставляет за ним. Смысла княжеских слов Стёпка не понял, лишь заметил, что бояре согласно закивали. Потом его и Юшку позвали к поминальному столу...

Как-то само собой решилось, что Стёпка, а с ним и Юшка будут отныне жить и воспитываться у боярина Корнея, друга и соратника погибшего воеводы. Тем более что своих детей у боярина не было. Как ни молилась его молодая, пригожая жена, сколько ни ездила на богомолье по святым местам и не привечала ведуний со всей Рязанщины, год шёл за годом, а понести никак не удавалось. Казалось бы: муж силён и крепок, сама в соку, в меру дородна, без румян румяна, с утра до вечера на ногах по хозяйству, не то что иные боярыни — полдня в постели, полдня за пяльцами, — ан нет, не даёт детей Господь.

Потому и приняли Стёпку в доме Корнея как посланного Богом сына, и Юшку приветили, приголубили, не отлучили от боярчонка. Вместе мальцов в учение отдали, вместе на коней посадили, определив под надзор старого дружинника, который стал им дядькой.

И словно в награду за милосердие к сиротам на второй год жизни их у Корнея боярыня понесла и через положенное природой время родила дочь Алёнку.

Старый дружинник занимался с ребятами на бронном дворе просторной городской усадьбы Корнея. Мальчики с восторгом постигали тайны воинского умения, размахивая деревянными мечами, мечтали о том времени, когда смогут взять в руки настоящее боевое оружие. После бронного двора, освежившись у колодца холодной водой, шли к великомудрому священнику. Он обучал грамоте, числам, греческому языку и прочим наукам. Священник и открыл у Стёпки песенный дар: у мальчика был высокий чистый дискант и верный слух. Юшка, лишённый голоса, чтобы и здесь не отставать от друга, выучился играть на дудочке-жалейке.

Татары ещё не раз налетали малыми силами на окраины Рязанской земли. Олег бросался наперехват, слушая советы воевод, готовился, потом сам рубился в передних рядах, мужая и набираясь опыта.

Единственное, на что он соглашался, уступая мольбам матери и увещеваниям дядьки, — в бою всегда по обе руки от него сражались двое самых могучих дружинников.

По вечерам Олег частенько, не скрываясь, шёл в домик у стены детинца, где полновластной хозяйкой жила Даша. Здесь он отдыхал и от докучливых забот матери, и от въедливых бояр, что лезли с советами и воспоминаниями: об его отце, о дедах — вот, мол, при них... Сюда допускались только друзья, Епишка и Васята. С Епишкой Олег играл в шахматы, а Васята точил лясы с Дашей. Она, нарушая вековой уклад, не уходила в свою светёлку, а сидела вместе со всеми, порой вставляла к месту слово в беседу.

Мать, поджимая губы, всё чаще заговаривала о женитьбе. Олег отшучивался, он понимал, что мать права: Рязанской земле нужен наследник, а рано постаревшей женщине нужен внук, да лучше бы ещё и внучку, чтобы скрасили вдовьи пустые годы. Но всё в душе молодого князя противилось ранней женитьбе.

Гонец из Орды к тысяцкому прискакал поздней ночью, когда все огни были уже погашены и ворота опущены.

Его долго с пристрастием допрашивали, потом впустили в детинец тайной калиткой, передали внутренней страже. Те отвели к тысяцкому.