— Да, да, это так, — закивал Ахломатый и умолк.

Опять наступила тишина. Но теперь Степан был ей рад. Хотелось обдумать до выхода князя слова Корнея и решить, как лучше держать себя. Слишком многое зависело от сегодняшнего дня. По всему получалось, что разговор с Олегом Ивановичем следует вести осторожно, о своих чувствах к московскому государю не распространяться, победу на Воже не превозносить. А то ведь неприязнь рязанского князя к Москве могла обернуться против тех, кто помог ей добыть победу. Осторожность нужна, Степан понимал, только как её проявить?

Подлаживаться он не умел, лгать ради своей выгоды не приходилось, да и не был с детства к тому приучен. Если пел иногда на пировании славу Олегу Ивановичу, то от всей души. С давних пор привык видеть в князе одного из самых умных, просвещённых владык на Руси, чтил его за то, что сделал много и для распространения книжности на Рязани, и для украшения земли храмами и другими строениями.

Князь вошёл неожиданно. Движением руки усадив вставших при его появлении бояр, крикнул отрокам, чтобы ввели Степана.

Степан поразился, как за эти два года постарел Олег Иванович. Но разглядывать было непристойно. Он поклонился и выпрямился, уставив взор князю в бороду.

Первый вопрос Олега Ивановича был неожиданным:

— Кого в народе больше славят — наших али московских воев?

— Своих всегда больше славят, князь.

— То всегда, а нынче?

— Нынче московская победа, князь, и московская слава, — ответил Степан, понимая, что говорит совсем не то, что следовало бы.

И действительно, словно в подтверждение его опасений, князь, слегка нахмурив брови, замолчал.

На помощь пришёл боярин Корней:

— Грош цена той славе, что чёрные людишки кричат, — сказал он. — Сегодня возносят, завтра отвернутся.

«Лучше бы промолчал, — подумал Степан. — С такой помощью и на гнев княжеский напороться можно...»

Олег Иванович перевёл взгляд на Корнея, всё так же хмуря брови, но вдруг на устах его мелькнула слабая улыбка, и он кивнул, как давая понять: истинный смысл слов, сказанных боярином, ему ясен — стремление защитить своего воспитанника. Князь обвёл глазами всех присутствующих, словно приглашая принять участие в разговоре.

— Слыхали мы, сотник Степан и теперь принят в твоём доме как родной?

— А как же иначе, государь? — вскинулся Корней. — Я его воспитал, его отец моим другом был...

— Знаю, знаю, — перебил князь. — Но это не повод, чтобы ему и ныне в твой дом частить. — Улыбка в его устах стала откровенно насмешливой.

«Чем провинился Корней перед князем, что он его так при других боярах осадил? — подумал Степан. — Уж не я ли тому причиной?»

— Уж не к твоей ли дочери он приглядывается? — продолжил Олег Иванович.

Боярин оглянулся, увидел, как напряжённо прислушивается старший сын Милославского, и вскочил:

— Да я ему, посмей только возмечтать, я ему...

— Чем же он плох тебе, боярин? — перебил князь, наслаждаясь замешательством Корнея от неожиданного поворота в беседе. — Он сын боярина и сам боярскую шапку на моей службе может получить. А что деревеньки его, после отца оставшиеся, ордынцы спалили и холопей в плен угнали, то не вина его, а беда. Беда, от которой все мы, стоящие на окраине русской земли, не заговорены. Так я рассуждаю?

У Степана от этих слов радостно забилось сердце. Олег Иванович словно подслушал его самые жаркие молитвы.

— Алёна у меня, государь, к Богу привержена, — невпопад ответил Корней.

— К Богу привержена? А я её недавно на охоте видел. Вполне мирская девица. И созрела давно. Княгиня моя говорит, что ты для неё ничего не жалеешь — ни соколов для охоты, ни наставников для обучения. — Олег Иванович быстро глянул на Степана и закончил, не спуская с него глаз: — Невеста хоть князю впору!

«Выходит, он знает о сватовстве Милославских, — подумал Степан. — Вот только одобряет ли?»

Боярин уклончиво забормотал:

— Рано моей девке замуж, рано...

— Рано? — весело удивился князь. — А разве я тебе кого сватаю? — И, круто меняя ход разговора, спросил Степана: — Как Дмитрий Московский битву измыслил?

«Ответить «мудро» и вызвать ревность? Лишиться надежды? Но не сам ли Олег Иванович только что сказал про Алёну, что она невеста — любому князю впору...»