— Ты это убери. Я человек смиренный, я и без твоего ножа порты замочил от страха. Убери...

Юшка хихикнул.

— Чего ржёшь-то, окаянный? — Монах уже справился с первым испугом. — А ежели — тебя так...

— Ишь ты, ершистый какой, — улыбнулся Юшка, убирая нож. — Приведи мне стольника, коего князь Олег Иванович недавно заточил у вас.

— Старца Софония?

— Неужто постригся? — ужаснулся Юшка, и было на лице его написано такое отчаяние, смешанное с недоверием, что монах не удержался и захихикал:

— Нет, не постригся. То я его так шутейно называю в счёт будущих заслуг перед Господом нашим... Брат Степан он.

— Вот я тебе сейчас врежу промеж глаз за такие шутки, — рассердился Юшка. — Давай веди его сюда.

— Что мне будет, если приведу?

— А чего твоей душе надобно? — ответил Юшка вопросом на вопрос, прикидывая, много ли у него с собой в баклажке крепкого мёду: уж слишком явно пахло перегаром от святого брата.

Ответ подтвердил его предположение.

— Душа глотнуть просит. — Монах вздохнул и облизнул губы.

— Ай да душа! — Юшка достал баклажку. — На вот, глотни задаток. Приведёшь — всю получишь.

Монах вцепился в сосуд, поднёс его трепетной рукой ко рту, борода задралась... Юшка услышал несколько булькающих глотков.

— А ну отдай, ишь присосался. — Юшка отобрал баклажку. — Брата Степана приведёшь вон туда, к задней стене монастыря, где сад густой. Там я буду ждать. Ну иди. — Он подтолкнул монаха в спину.

Монах ушёл. Юшка подумал: это, наверное, и есть тот самый Варсонофий, что спился в княжеской библиотеке. О нём поведали в деревне...

Ждать пришлось долго. Когда Юшка уже забеспокоился, появился Степан в монашеской хламиде и вслед за ним запыхавшийся Варсонофий. Степан бросился к Юшке, обнял его, прижался и долго не мог слова вымолвить.

— Что с Алёной? — спросил наконец.

— Бежать тебе надо, Степан, — не ответил на вопрос Юшка.

— А мне обещанное, человече? — подал голос монах.

Степан удивлённо оглянулся. Юшка протянул баклажку монаху.

— Бог с тобой, куда мне бежать? Лучше расскажи об Алёне, не томи.

— А что рассказывать? Живёт как в монастыре — запер её боярин в светёлке. Спасибо, Пригода иногда исхитряется на волю выбраться, весточку передать.

— Ты говори, говори, что тянешь-то!

— Велела тебе передать, что любит по-прежнему...

— Любит, — выдохнул Степан и отвернулся.

— Эй, человече, — подал голос монах, — я тут Господа славить буду, недалеко от вас...

— Славь, отче, славь, — отмахнулся от него Юшка. — В Рязани такие дела начались, что боюсь, долго ей ждать придётся. Бежать тебе надо!

— Бежать? Как я могу бежать? Лишиться всех надежд на Алёну? Я тут милости Олега Ивановича дождаться должен.

— Неужто ты не понимаешь, что ждать тебе здесь нечего! Дело в том, что...

— Так хоть надежда на княжеское слово есть, — перебил Степан. — А убегу — и того лишусь.

— Можешь ты меня дослушать, наконец? — повысил голос Юшка.

— Говори.

— Объявился на Рязани давешний твой ночной гость. Помнишь, в Москве приходил к тебе?

— Пажин-Харя? Ещё бы не помнить, почитай, с него-то всё и началось.

— Он самый, Харя. Сбежал из Москвы. И на тебя князю Олегу Ивановичу челом бил, дескать, ты выдал его в Москве великому князю Дмитрию.

— Я выдал?! Его? — Степан удивился.

— Ты. Он, по его словам, тебе доверился, а ты выдал. И что, дескать, он еле-еле ноги из Москвы унёс, не то сидеть бы ему в яме, а то и головы лишиться.

— Ты же знаешь, я даже тебе слова не проронил! Вот те крест, никому, самому Олегу Ивановичу не сказал, от кого всё вызнал. Один на один князю бы поведал, а при всех умолчал.

— Я-то знаю. Да Олег Иванович поверил Харе и все твои деревеньки на него отписал.

Степан остолбенел. Получалось, что ни надежд, ни достатка, ни будущего для него в Рязани нет.

— Боярин Корней сунулся было к князю, да так и выкатился, будто его тараном вышибли. Пригода передала, что князь попенял боярину: больно долго стольник покаянную челобитную обдумывает, никак не соберётся писать. Ты и вправду не писал?

— Завтра же сяду, — с готовностью сказал Степан.

— Раньше надо было, а ты небось всё дурью маялся, сомневался. Каяться тоже вовремя надо.