Несколько раз Юшка заговаривал, что и он пойдёт в послушники. Степан не поддержал, более того, обозвал дураком и велел жить в Переяславле, денег, сколько нужно, не скупясь, брать из добычи и служить Алёне.

Монастырь оказался неожиданно большим. Он стоял на палях посреди густого леса, окружённый крепкой дубовой, в два человеческих роста, стеной. Над ней возвышалась звонница. Завидя копейщиков, монах на звоннице — то ли звонарь, то ли сторож — ударил в малый колокол, звук поплыл над лесом. Вскоре ворота открылись, но копейщиков и тем паче Юшку внутрь не пустили, пошёл лишь Степан со скудной своей котомкой, набитой книгами. Ворота захлопнулись. Копейщики ускакали, а Юшка остался. Он переночевал в монастырской деревушке, что расположилась за лесом, потолковал с мужиками.

Были они все монастырские, кабальные. Монахов, понятное дело, не любили. Крепкий мёд, поставленный Юшкой, даже самым молчаливым быстро развязал языки.

— Не первый твой господин тут.

— И не последний.

— Сюда многих ссылают. Да не многие выходят...

— А как выходят? — заинтересовался Юшка.

— А вот так: ежели постриг не принял, а милость князя вернул.

— А бывает, что и монахами выходят. Отец Варсонофий, к примеру. Его князь отсюда в столицу взял, к книгам приставил. Сколько лет княжеским книжником был...

— Покуда не спился бедолага. Тогда его сюда вернули.

— А как их, сюда присланных, содержат? — спросил Юшка.

— В кельях. А кельи на засовах.

— Под замком? — удивился Юшка. — Такого в монастырях не водится.

— Не под замком, а под засовом. Бедолага внутри, а засов снаружи. На ночь двери келарь [53] запирает.

— А настоятель каков?

— Настоятель суров. Старый, помирать пора, а монахов в кулаке держит. Князь ему доверяет.

Настоятель действительно был властным и суровым старцем. Степан сразу почувствовал это на себе. Он требовал, чтобы и монахи, и послушники, а их в монастыре было несколько человек, выстаивали все без исключения службы, невзирая на хворости, бывало, что поздняя вечерня почти без перерыва переходила в раннюю заутреню. Одно спасало — кормили сытно, хотя преобладала рыба. Для души в келье дозволялось читать...

Прошёл месяц. Степан похудел, вернее, усох, втянулся в монастырскую жизнь. Тяготила полная оторванность от мира и сны: по ночам стали посещать соблазные видения. Добро бы, Алёна, а то всё больше Настя с межи да ещё та, рябая, о которой и думать-то забыл. Из монахов он ни с кем не сошёлся, правда, несколько раз разговаривал со старцем Варсонофием. Был тот, несмотря на свои сорок с небольшим, совершенно лыс, шустёр, с маленькими хитрыми глазками. Он пару раз заглянул к Степану, попросил книг почитать, но видно было, что не только за этим приходил, — хотелось ему поговорить. Хмельным от него пахло. Степан держался настороженно, хотя и приятен был ему старец. Как-то раз спросил его, когда шли в трапезную:

— Брат Варсонофий, почему тебя монахи старцем зовут? Не так уж и стар ты.

— Братия уважение высказывает, не за возраст мой, а за многие знания и долготерпение моё к их невежеству. Примешь постриг, станешь, к примеру, Софонием, и тебя старцем начнут звать за великие знания и столь же великие страдания, принятые в миру.

— Откуда ты о моих страданиях знаешь?

— Они на твоём лице написаны.

Стояло припозднившееся бабье лето. Окружающие монастырь леса оделись в золотой убор, по чёрным пашням важно расхаживали грачи, не спешившие улетать.

Юшка прискакал к монастырю к середине дня, покрутился у запертых ворот, постучал. Узкое, как бойница, окошко в створке ворот распахнулось. Глаз сторожа строго осмотрел пришельца, и оконце захлопнулось. Юшка только и успел сказать: «Отче...» Он с досады плюнул, поехал в деревушку, где в прошлый раз бражничал с мужиками. Но и там ждала неудача: все ушли на огороды, даже баб и детишек с собой забрали, остались только несколько глухих сгорбленных старух. Дело же, с которым Юшка прискакал, отлагательства не терпело.

Он дождался, когда стемнеет, вернулся к монастырю, проехал к задней стене, встал, как научился на меже, на седло, забросил татарский аркан на еле заметный выступ, подёргал, проверяя надёжность, и легко взобрался на гребень. Осмотревшись, перекинул верёвку вовнутрь, опять подёргал, крепко ли держится, и скользнул вниз, в монастырский сад. Мелодично и протяжно ударил колокол на звоннице. Юшка с тревогой подумал, что бьют к первой вечерней молитве и скоро все монахи соберутся в храме. А посланцы князя, которых он обогнал, должны уже скоро появиться, и тогда всё усложнится. Он почти не таясь выбрался к задам каких-то хозяйственных построек и увидел медленно бредущего по протоптанной тропинке монаха. Скуфейка открывала высокий с залысинами лоб, глазки были полузакрыты, полные губы шептали что-то неслышимое.

Юшка подкрался сзади и положил руку на плечо монаха.

— Ох! — испуганно воскликнул тот и оглянулся.

— Т-сс! Как тебя зовут, отче?

Монах закрестился.

— Свят, свят, свят... — забормотал он. — Изыди, сатана, сгинь, нечистый.

Юшка притянул монаха к себе и зажал ему рот рукой.

— Какой я тебе нечистый? Самый что ни на есть земной.

— Молчу, молчу, Господи, помилуй! — Монах попытался вырваться.

Юшка сжал его покрепче.

— Стой! Господь помилует, если я пощажу. А я пощажу, коли вести себя будешь тихо. — Для убедительности Юшка выхватил нож и приставил к горлу монаха.