— Верно Даньслав глаголет, — неожиданно поддержал боярина посадник. — Чудь — соседи наши, а житья нам от них нету. Аль запамятовали, каково с ними соседство? Домажир Осипович, аль забыл про свои деревеньки по Нево-реке? Когда доход с них имел? Никак, вчерась возы пришли?.. А ты, Ермил Мироныч, скоро ль воротил свои ловища по Сувяру? А Ивор Ивачевич чего примолк? Аль позабыл, как его люди в чудь за мехами ходили?

Бояре один за другим опускали головы, сердито ворчали. Последние годы чудь стала тревожить западные окраины Новгородчины набегами. То на сельцо нападут и спалят дотла, то стадо угонят, то купецкий обоз разобьют. Бывало, что остановившиеся на берегах Нево-озера купцы становились их жертвой. Набеги эти были постоянны. А после того как впервой, пять лет назад, сходил Мстислав Владимирич на чудь, участились. Руси и чуди мало-помалу становилось тесно, они расселялись и, сталкиваясь, не всегда обходились без кроволитья. Чудь в большинстве своём держалась ещё дедовых богов, молилась пню и камню и жила разрозненно малыми городцами. В каждом городце был князёк со своей дружиной, и хотя чудь могла выставлять общее войско, перебить их поодиночке было не трудно.

— Так чего удумали, мужи новгородские? — поднажал Ратибор Тукиевич.

— Споможем князю или и дальше будем головами качать да убытки считать?

— Так оно война-то тоже убыток, — привычно заворчал Анисим Лукич.

— Неча судить да рядить! — Посадник привстал. — Победит князь Мстислав чудь — нам лучше. Он не токмо о себе — о нашем благе радеет. Посадничий полк я соберу.

— А я в подмогу, — тут же встрепенулся Дмитрий Завидич.

Оба посмотрели на митрополита. Преподобный Никита был уже стар, его водили под руки двое служек, но слух не потерял и был по-прежнему остёр умом.

— Владычный полк тоже будет, — пожевав губами, кивнул митрополит.

— А я сам в поход иду, — сказал Ставр. Про себя он давно всё решил, просто ждал, когда лучше будет высказаться.

Хоть и молод был сотский — тот же Дмитрий Завидич годов на десять постарше, не говоря уж об Анисиме Лукиче и посаднике, — да голос его был ясно слышен. Словно получив приказ, бояре загалдели, обсуждая поход. Иные ещё сомневались, вслух подсчитывая свои убытки, другие скрупулёзно перечисляли, кого отправят и чего лишатся, коли убьют или ранят его лучшего медовара, кожемяку, конюха или кузнеца, но многие уже мыслили широко. Тем более что идти в поход самим почти никому не приходилось — сыновья были достаточно взрослыми, чтобы в ратном деле заступить место отцов.

И всё-таки боярское упрямство сломить оказалось нелёгким делом, и когда Ставр выбрался из думной палаты, пот тек по его раскрасневшемуся лицу.

Был конец зимы, в воздухе уже чувствовалось приближение весны, но последние дни подморозило. Холодный воздух щипал ноздри, застывал инеем на усах. Но Ставр, остановившись на крыльце, даже распустил полы шубы, водя головой на толстой шее.

Отроки, ожидавшие в просторных сенях, вышли вслед за боярином. Меченоша подвёл коня и стоял, ожидая, пока Ставр спустится. Жеребец храпнул, перебирая копытами и вскидывая голову.

— Н-но, балуй мне! — баском прикрикнул юноша на коня.

Ставр, справившись с дыханием, запахнул полы шубы и стал тяжело спускаться по заметённым снегом ступеням. Двое больших бояр уже садились в возки, ещё двое показались на крыльце. Остальные задержались, обсуждая свои личные дела.

Меченоша придержал повод, и Ставр вскочил в седло. Юноша тут же бросился к своему коню, и всадники покинули широкий двор.

На воротах приостановились, пропуская возок Анисима Лукича. Старый боярин выглянул из-за медвежьей полости.

— А всё одно — походы сии чистое разорение, — высказался он напоследок. — И ты бы, Ставр Гордятич, не доброхотствовал князю-то так шибко. Верно сказано — волка ноги кормят, а князя походы.

— Мстислав Мономашич наш князь, — возразил Ставр. — Сами его принимали, сами вспоили-вскормили.

— Вскормил воробей кукушонка. Тоже говорил — моё, мол, детище! Ты меня слушай, Ставр Гордятич. Чует моё сердце — покажет ещё Мстислав свой норов.

— Как покажет, тогда поглядим. — Ставр натянул было повод коня, да старый боярин остановил его кивком головы.

— Дай-кося полюбуюсь на конька твоего, — сказал он. — Горяч! Одно слово — огонь!

— Из княжьих конюшен пожалован, — ответил Ставр, горяча жеребца и заставляя его плясать и выгибать шею.

— Да и сам ты добрый молодец, — продолжал Анисим Лукич. — Однова в тебе худо — вдовствуешь... Пять годков, никак? Дочки, слышь, уже подросли?

— Старшей пятнадцатый год на Масленую будет.

— Небось и жених уже сыскан! Такому-то красному товару и купец нужен не простой.

Ставр навострил уши. Когда старый боярин заговорил о дочках, он сразу понял, куда клонит Анисим Лукич.

— Так ить ишшо какой купец.

— Купец молодец, другим не уступит! А и красного товару долго искать не станет. Там не приглянется — в другое место уйдёт... Ну, прощевай, Ставр Гордятич. Вот моя улочка!

Боярин прикрикнул на кучера, сидевшего на спине упряжного конька, и возок свернул вбок, к терему, далеко видневшемуся среди более низких строений его усадьбы.

Ставр поскакал своей дорогой, подгоняя коня и почти не чувствуя бьющих по щекам порывов ледяного ветра. Вроде околичностями говорил Анисим Лукич, однако яснее ясного. У него младший сын не женат, двадцатый год парню. Женив старшего, стал Анисим Лукич близок к посаднику через невесткину родню. Высоко взлетел сотский Ставр, коли такие люди ищут с ним родства!