– Знаешь, я тебя боюсь, – говорит он.

– Я тоже… В том смысле, что тебя… – отвечает Маша

– Ты не можешь не понимать, что это когда-нибудь произойдет.

– Да, когда-нибудь произойдет, – эхом повторяет она, – но ведь мы можем это отдалить? Пусть будет, но когда-нибудь потом… Потом… Не сейчас.

– Это смешно, Маша, мы взрослые люди… Это же не рассосется само собой, как девятимесячная беременность.

– Пусть так. Прости, я пока не могу. За этим будет катастрофа, в соседнем доме спят мои родственники, на днях из Москвы приедет Николай, и твои… Как со всем этим быть?

– Глупая ты, Машка. Это твоя жизнь. И больше ничья. Наша жизнь.

– Да, конечно, я понимаю. Но пока страшно… Уже светает. Давай спать. Наверху, на втором этаже, тебе расправлено.

– Хорошо, – усмехается Александр. – Спокойной ночи!

Маша долго не может заснуть. После этого первого за все время их знакомства разговора, откровенного и честного, она понимает, что любима. И все это не фантазии, не очередные иллюзии, с помощью которых она пытается заполнить пустоту. Это правда. И это реальность. Ее сердце мчится галопом. Она ворочается, счастливо улыбается, прислушивается к шагам за окном. Вот уже и родственники встали. Совсем рассвело, – думает она. – Завтра, может быть, завтра… Или когда-нибудь потом… Но это обязательно произойдет.

ГЛАВА 16

ГРЕХ

В соседнем доме тоже не спали. Отец Петр, огорченный вчерашней ссорой с невесткой, такой бессмысленной и глупой, и, главное, из-за незначительного пустяка возникшей, сначала долго читал, затем, когда уже совсем стемнело, вышел во двор, чтобы зажечь электрический фонарь, и в изумлении остановился перед машиной городского доктора. «Ну вот, опять гости у Маши, опять гуляют, полуночники, свет вон горит, – раздраженно подумал он. – Предупреждай, не предупреждай, а ей как с гуся вода!». Он поспешно вернулся домой и, стараясь не разбудить матушку, залез в свою постель.

– Он еще там? Не уехал? – спросила очнувшаяся от ночной дремы матушка Нина.

– Нет! Свет еще горит.

– Совсем стыд потеряла! Пойду пройдусь, не вышло бы чего…

– Вышло, не вышло! Спи! Что, в первый раз у нее гостят? Не дом, а вертеп какой-то!

– Заснешь здесь, когда под боком такое творится! – проворчала матушка и, вздохнув, тяжело поднялась с постели, накинула на плечи теплый фланелевый халат и вышла во двор. Тихо, стараясь быть не замеченной, она осторожно подошла к соседнему дому. Ночь была душная, собиралась гроза. Из отворенных форточек доносились еле слышные голоса. Приблизившись к окошку, пожилая женщина на какое-то время замерла, затем, приподнявшись на носочки, попыталась было заглянуть вовнутрь, но сквозь влажное, мутное стекло сложно было чего-то разглядеть. Матушка осторожно протерла стекло рукавом и вновь припала к окошку. Около камина, на низенькой скамеечке, сидел Александр. Чуть поодаль – хозяйка дома.

На первый взгляд ничего предосудительного в комнате не происходило. Молодая женщина поднялась, вышла в кухню, через мгновение вернулась, чуть слышно что-то сказала. Ее гость кивнул головой и, чуть приподнявшись, подбросил в камин несколько поленьев, они сухо затрещали, на какое-то время осветив комнату. Ни один сторонний наблюдатель не увидел бы в этой мирной картине ничего странного: обычный вечер, радушная хозяйка, приветливый гость, мягкий свет камина. Но припавшая к окну женщина видела многое. Она как никто умела чувствовать движение страсти, своим поистине звериным женским чутьем улавливала малейшие изменения в поведении влюбленных. На нее дохнуло жаром. В комнате происходило недопустимое, невозможное, порочное, то, что разрушает все преграды, все законы, все ограничения. Попадья видела страсть, трепещущую, еле сдерживаемую, пугающую своей необузданностью. Видела блудливое ложе, блудливые лица, блудливое дыхание. Это была катастрофа, приближение которой она ожидала уже давно. Это было крушение всех планов, всей упорядоченной и так правильно, по-божески выстроенной жизни.

Еще какое-то время она бродила вокруг дома, мимолетом заглядывая в окна, приглядываясь, не промелькнут ли сомкнутые в объятьях тени, прислушиваясь к немым стонам, вздохам, всхлипываниям. Но дом молчал, там уже давно погасили свет, из комнаты в комнату плыла лишь мертвая, звенящая тишина. Однако, в действительности, ночное бдение встревоженной женщины не имело смысла, матушку Нину уже не интересовало то, что происходило там, за толстыми деревянными стенами. Теперь это было простое любопытство. Картина вырисовывалась понятная, очевидная в своих деталях. Блуд пролез в святая святых, в семью священника, и теперь нужно было решать, что делать с этой бесовской напастью.

Проснулась она рано и целое утро ходила как в отупении. Попробовала было встать на утреннюю молитву – не внушит ли чего Бог? – но слова молитвы на ум не шли, даже язык как-то не слушался. Начала было: Царю Небесный Утешителю, и вдруг, сама не зная как, вдруг съехала на лукавого. «Помилуй мя! Помилуй!» – машинально шептала она, но мысли ее порхали где-то далеко-далеко. Прошлая жизнь дразнила ее, кривляясь в багровых отсветах: то вдруг вспомнила далекий северный город и крохотную пустынную церковь со сценами ада на западной стене, то вдруг увидела картины своей юности: веселье на танцплощадке, смех, вопли подвыпившей молодежи, какие-то сумерки, и в этих сумерках люди, много людей, и все они копошатся, шепчут друг другу сладкие, постыдные слова, стонут от вожделения, судорожно лапают друг друга. Наглые, развратные, похотливые!

Уж кто-кто, а она, теперь уже не Нина, задорная красавица и хохотунья, а матушка Нина, степенная и богобоязненная молитвенница, знает, чем награждает страсть. Болью, и отчаянием, и воплями неродившихся детей. Уж кто-кто, а она-то знает эту дрянь, эту звериную течку, сводящую с ума, одуряющую похотливой сладостью.

Матушка заплакала. Подошел отец Петр, что-то спросил, раздраженно ответил: «И не говори, все уж и так ясно! Эх, Господь попустил же такое!», отмахнулся и пошел прочь. Слезы продолжали литься из потухших женских глаз. В этом было что-то горькое, безнадежное и, вместе с тем, бессильно-озлобленное. Злоба, смертная злоба охватила измученную женщину. Она дышала тяжело, прерывисто. «Ничего, мы еще посмотрим, кто кого одолеет, – подумала матушка Нина, – поглядим, как запоет голубушка завтра, когда ее дрянные дела выставятся наружу».