***

– Страсть и блуд! – проговорила матушка Нина, когда они с мужем вышли из церкви. – Говорила я, предупреждала, что змею прикормили. Столько лет! Сколько лет! Куда помчалась-то? К веселой жизни! – обиженно продолжила она. – Знаем мы эту веселую жизнь. Страсти-мордасти. Покувыркаются, а что потом? Ох! Блуд! Блуд!

Попадья сжала губы. Никогда ей не забыть боль, которую причиняет страсть. Лезет из всех углов, из всех щелей, смердит грязной плотью, одуряет любовной течкой… Блуд, блуд! На глазах женщины снова появились слезы. Дрожащей рукой она достала крохотный платочек, громко высморкалась.

Странные, противоречивые чувства испытывала матушка. Своей поистине звериной женской интуицией она уже давно ощущала надвигающуюся семейную катастрофу, какую-то темную, смертельную тучу, несущую всему конец. Не только ее сыну, ее мужу, но и всей ее жизни, разумной, понятной и простой. Еще были какие-то попытки отодвинуть эту ловушку, но глубоко внутри она понимала – всему конец. Однако, удивительное дело, горечь странным образом перемешивалась с радостью, даже с ликованием. Беда – бедой, но наконец-то их семья освободилась от этой порочной с самого своего зачатия женщины. И никогда больше ни ее сын, ни ее муж, слабоватый, в общем-то, на дамские прелести человек, не увидят Машу, так беспардонно вошедшую в их жизнь почти четверть века назад.

Возвратившись домой, матушка Нина сослалась на усталость, ушла в спальню и с наслаждением улеглась на кровать, предварительно взбив и без того пышную подушку. Ей нужно было побыть одной.

Отец Петр долго и бесцельно бродил по двору. Уже смеркалось, когда он, наконец, вернулся домой. Подошел к кухонному шкафу, достал бутылку красного вина, налил себе полный бокал, выпил и с болезненным наслаждением почувствовал, как постепенно, словно ржавчина на сырой стене, в нем разрастается ненависть. Задавленная когда-то внутри его сила вырывалась наружу, пытаясь смести все преграды, все законы, все барьеры. Столько лет… Бессонные ночи, молитвы, смирение плоти. И труд, бесконечный и изматывающий труд, лишь в нем он чувствовал отдушину и успокоение. И Машенька, худенькой девушкой вошедшая в их семью двадцать пять лет назад. Худенькая жена его сына, женщина, которая так напоминала ему ту, о которой хотелось забыть.

Дождь по-прежнему стучал по крыше, по гранитным дорожкам сада бежали ручейки, шелестела опадающая листва. Батюшка взглянул в окно. В вечерних сумерках опустевший дом напоминал мерзкое темное чудовище. Своими черными глазницами оно смотрело на мир с ненавистью и злобой.

ГЛАВА 2

ВЕЧЕРНИЙ РАЗГОВОР

Прошло несколько месяцев. Сырую, холодную, слякотную зиму наконец-то сменила долгожданная весна: птичьим гомоном наполнился лес, по тропинкам побежали ручьи талого снега, вода капала с крыш, наполняя безудержным весельем опустевшие за зиму дворы. Деревня оживала на глазах: одуревшие от бесконечной зимы дачники расчищали дорожки, выдалбливали лунки-оконца в еще не растаявших колодцах, топили печи, кололи дрова, радовались первому теплу и запаху влажной земли. Казалось, в этом ликующем весеннем мире нет места вражде и ненависти. Есть только радость. Одуряющая, безудержная радость новой жизни.

– Есть кто в доме? Владимир Петрович, вы здесь?

Отец Петр приоткрыл калитку, ведущую к соседнему дому. Накануне сюда, в деревню, в свой старенький родовой дом, приехали дачники – пожилая чета из Санкт-Петербурга: Владимир Петрович и Родмила Николаевна Родионовы. Владимир Петрович, несмотря на свой весьма и весьма преклонный возраст, еще работал – заведовал небольшой лабораторией в Научном центре прикладной химии. Мягкий и покладистый человек, глубоко и всесторонне образованный, он воплощал лучшие качества советской интеллигенции. Родмила Николаевна, его жена, сухонькая старушка с удивительно чистыми, лучезарными глазами, занималась хозяйством. В прошлом уникальный специалист по электронным системам, диссидентка и правдолюб, равно презирающая как ожиревших чиновников, так и их подобострастных подчиненных, бесстрашная и бескомпромиссная, она и в старости сохранила бойкость характера: за словом в карман не лезла, резала правду-матку в глаза, за что частенько попадала в различные бытовые передряги с соседями. Острого языка Родмилы Николаевны побаивались многие. Кто-то, помня старые обиды, обходил ее дом стороной, кто-то злословил за спиной и тайком судачил об очередной склоке, в которую попала неуемная старушка, кто-то восхищался ее необузданным нравом. «Не баба – огонь! Ничего не боится! Старая закалка! Таких сейчас днем с огнем не отыщешь! – говорили соседи, в очередной раз перемывая косточки интеллигентной питерской чете. – Намедни прогнала со двора Желовкова, главу местной администрации. «Подхалим ты, – говорит, – и бесхребетник! У тебя под носом лес воруют, деревенскую грунтовку лесовозы раздолбили вконец, а ты ходишь как ни в чем не бывало! По дворам шастаешь, нормальных людей от работы отвлекаешь! Бездельник!».

Матушка с батюшкой, поселившиеся рядом с Родионовыми несколько лет назад, тоже несколько опасались острого языка своей соседки. Нина Петровна, за пару лет превратившаяся в образцовую попадью, не терпящую и тени неповиновения, с Родмилой Николаевной была удивительно покладиста, любезна и мила.

– Есть кто в доме?

По скрипучим ступенькам деревенский священник поднялся на веранду. Отворил тяжелую дверь. На старом диванчике были разложены кульки с привезенной едой, на деревянном полу стояли коробки с еще не разложенной по местам поклажей.

– Батюшка, проходите, милости просим! – Владимир Петрович по-христиански, трижды облобызал своего гостя. – Вот только-только приехали, разбираем с Родмилой вещи. С каждым годом дорога все сложнее и сложнее. Старость, силы уже не те. Вечером просим к нам, на чай из самовара.

– Нет уж, лучше вы к нам, по-соседски, матушка зовет. Да и разговор у нас предстоит с вам серьезный. Так что, милости просим, приходите.

Батюшка повернулся и поспешно вышел из избы.

Вечером соседи встретились за небольшим овальным столом. За окном уже сгустились сумерки, но в гостиной было тепло. Мягко переливались фальшивые угольки искусственного камина, с книжных полок свешивались, поблескивая серебром, то ли ангелочки, то ли античные амурчики, со стен на сидящих взирали лики святых.

– Вот, попробуйте отличного греческого вина. Мы с матушкой недавно отдыхали на Родосе, привезли пару бутылочек для дорогих гостей. – Отец Петр разлил вино по бокалам. – Что ж, за встречу, дорогие мои! Уж так мы с матушкой рады, что вы подъехали, так рады. Народу-то в деревне раз-два и обчелся, и поговорить не с кем. А вы для нас не просто соседи. Родными уже стали.

– Сколько, батюшка, годочков мы с Родмилой Николаевной и Владимиром Петровичем знакомы? Поди, лет пятнадцать? – матушка Нина сладко улыбнулась. – Помню, как приехали сюда впервые: дом старый, завалившийся, крыша течет, и церквушка разрушенная. Спасибо вам, приютили тогда нас с батюшкой. Да-а, без вашей помощи туго бы нам пришлось. Кушайте, кушайте, не брезгуйте нашим скромным угощением. С дороги, поди, устали. Из Петербурга дорога-то дальняя. Ох, дальняя… Спаси и сохрани нас! Мы с батюшкой все в трудах. Все в заботах. Так устаем, так устаем, сил нет. Но Боженька все видит, наградит нас за труды. В церквушке нашей стены побелили да мрамором облицевали – еще не видели? Зря. Небрежение это к святыням! С дороги-то не вещички нужно разбирать, а в церквушку спешить, благодарить Господа за помощь в дороге. Свечечку к Тихвинской поставили бы, помолились. Но ничего, ничего, завтра поутру вставайте и первым делом – в церквушку. Непременно Господу да Царице Небесной молебен закажите. Непременно!