– Не бензин, - согласился Ракитин.
– Может, со свечами что-нибудь?

– Свечи в идеальном порядке. Собственноручно проверял каждую от двух до трех раз.

Машина стояла как раз на половине дороги между штабом полка, откуда они сейчас ехали, и позицией орудия. На какой-то несчастной рытвине Лихачев тормознул, переключая скорость. Мотор, отношения с которым у шофера были сложными, раза три чихнул и заглох. И теперь Лихачев никак не мог разобраться, в чем дело. А сержант Ракитин ни об автомобильных, ни о каких-нибудь других моторах вообще понятия не имел. И поэтому находился в полной зависимости от своего подчиненного.

Лихачев подошел к машине, ударил каблуком по скату.

– Это американцы специально по зловредности такие машины нам подсовывают, - объяснил он.
– Капиталисты-монополисты. Все они же вредители, чемберлены и акулы капитализма.

– Может, они и акулы, но пока ты за эту машину не взялся, мы с ней горя не знали.

– Так она тогда была новой. А сейчас вся побитая, живого места нет.

– Новая, старая... Я сейчас уйду к орудию, - сообщил Ракитин, - а ты будешь снаряды перетаскивать. У тебя какая задача? Доставить снаряды на место. К огневой. Не смог подвезти, как человек, будешь таскать на горбу, как верблюд. Все пятьдесят ящиков.

– Перетаскаю. Чем с этой капиталистической консервной жестянкой мучиться, лучше на горбу таскать. И, вообще, обращаюсь к вам с официальным рапортом, товарищ сержант. Прошу освободить меня от этого драндулета и поставить к орудию. У меня хороший глазомер и я буду отличным наводчиком.

– Как тебя, вообще, в шоферы занесло?
– спросил сержант. Он и сам понимал, что надо снимать человека с машины и переводить в расчет. Только где другого шофера возьмешь?
– У тебя к машинам никакого расположения нет. Ты их не любишь. Они тебя не слушаются. Зачем ты, и себе и другим на беду, шофером стал?

– Послали... Я скромно хотел сражаться в пехоте. В царице полей. Меня вполне устраивали будничные подвиги пехоты и ее негромкая слава. Мне это вполне подходило. Только когда меня призвали, в государстве ощущался дефицит в водителях автомашин. Спросили, кто умеет? Человек двадцать отозвались из нашей команды.

– Ты и до войны шофером был?

– Никак нет. Я до войны вообще никем не был. Я до войны учился рисовать. А что касается техники, особенно если она на колесах, так я даже тележного скрипа боялся. Я из-за своей распрекрасной фамилии невинно пострадал.

– Как это, из-за фамилии?

– Очень просто. Двадцать человек отозвались, которые хотели в шоферы. А нужно было больше. Тогда начали вызывать тех, кто не хотел. Лейтенант вызывал. Молодой. Глаза как угли светятся, красный шрам через левую щеку и на палочку опирается. И сердитый - огонь-лейтенант! Глянет, хоть прячься в укрытие, насквозь прожигает. Он как в список посмотрел, так сразу, конечно, меня вызвал. Такое у меня счастье. "Лихачев, - говорит, - выходи из строя!" Я вышел. Уставился он на меня раскаленными угольями и спрашивает: "Ты чего, Лихачев, в водители не желаешь?" - "У меня, - говорю, - к технике таланта нет".
– "Что значит, нет! Тебя родина призвала, а ты кобенишься! Куда тебе еще с твоей фамилией! Не в пехоту же! Раз ты Лихачев, то должен быть военным водителем и фамилию свою оправдать! Становись в строй!" Так я и попал из-за фамилии... Только я решил, что шофером не буду. Стану волынить, и меня как неспособного в пехоту отчислят.

– Не отчислили?..

– Если бы вы, товарищ сержант, видели того лейтенанта, вы бы меня не спрашивали.

Лихачев задумался на короткое время, вздохнул, представил себе горячего лейтенанта, и продолжил:

– Когда всех отобрали, сколько нужно, выстроили, лейтенант речь толкнул. Очень содержательную. "Фронту нужны толковые и лихие водители, - сообщил он.
– Перед вами поставлена задача: стать опытными шоферами в самое короткое время. Ваше мастерство - удар по врагу! И к учебе вы у меня будете относиться с полной ответственностью. Сачков приравниваю к дезертирам и изменникам Родины. Расстреливать пока не будем. Дадим возможность искупить вину. Сачков заставим! Дураков научим! Это я вам обещаю. Это я беру на себя. Сам буду вас учить, сам буду командовать. С сегодняшнего дня я ваш бог, царь и воинский начальник. Выше меня власти нет!
– Он помахал своей палкой. Очень убедительно это у него это получилось.
– Пока подлечусь - сделаю из вас героических водителей. На фронт поедем вместе!" Тогда я и понял, что армия совершенно не может без меня обойтись именно в этом роде войск. Или в штрафбат пойду, или стану шофером. Так уж лучше в шоферы. Хотя тоже удовольствие маленькое.

– Где ты рисовать научился?
– поинтересовался Ракитин.

– Сначала нигде. Просто у меня были способности. Само собой получалось. Я на улице все заборы изрисовал и все стены. А когда на заборах и стенах места не осталось, послали меня в художественное училище. Но учился только полтора года.

– И рисовал бы ты картины, если бы не война. Может, у тебя талант. А к машине тебя близко подпускать нельзя. Послушай, Лихачев, а не стартер ли у тебя барахлит? Может быть такое?

– Может, и стартер, - покладисто согласился Лихачев.

– Тащи ручку. Крутну разок.

Лихачев достал длинную, почти метровую, заводную ручку, передал ее сержанту, а сам забрался в кабину.

Ракитин вставил ручку в отверстие, взялся за нее обеими руками и рывками крутнул раза четыре подряд.

Лихачев на что-то нажал у себя в кабине, и мотор неожиданно для Ракитина и еще более неожиданно для самого Лихачева заработал.

Он звучал ровно, сильно и уверенно. Сама машина, как будто давно ожидавшая этого, ожила и даже похорошела. И не портили ее теперь отметины войны. Ободранная краска на кабине, пробоины и рваные шрамы на бортах, оставленные осколками, придавали ей теперь вид бывалый и суровый, подчеркивали, что это машина - ветеран, всякое повидавшая и на все способная.