– Из штаба полка я. Писарь. Старший писарь, - учитывая сложность момента, повысил себя в должности Дрозд.
– В связи с большими потерями в батареях, временно направлен, лично начальником штаба полка, капитаном Крыловым, в расчет сержанта Ракитина. Для оказания помощи и поддержки.

Что было делать с этим Дроздом? Сам напрашивался. Никто его за язык не тянул. Разве мог Опарин упустить такое?

– Для оказания помощи и поддержки?
– с удовольствием, которое не мог скрыть, переспросил он.

– Так точно!
– отрапортовал Дрозд.
– Для оказания помощи и поддержки!

Он не страдал отсутствием самоуверенности и собирался объяснить, чего стоит такой солдат, как он.

– Вот это кино!
– Опарин получал несказанное удовольствие. Это же надо, чтобы такой вот писарь, с новеньким платочком для соплей, прибыл его поддерживать. Его, Афонина и Бакурского.

– А какую ты поддержку станешь оказывать?
– полюбопытствовал он, стараясь сохранить серьезный вид.

Дрозд до сих пор не задумывался над тем, какую поддержку станет он оказывать. Знал, что надо беспощадно уничтожать немецкие танки. Этим он и собирался заниматься. Другие ведь уничтожают. Сколько раз он читал об этом в донесениях, которые переписывал для отправки в штаб корпуса. Особой сложности в беспощадном уничтожении немецких таков Дрозд не видел.

– Какую понадобится!
– заявил он уверенно.
– Можно из орудия стрелять!

И тут, на свою беду, вспомнил Дрозд плакат, который висел в столовой запасного полка, рядом с "титаном" для кипячения воды. Встречал он потом такие плакаты на вокзалах и еще где-то. На плакате широкоплечий солдат в хорошо подогнанном обмундировании красиво бросал аккуратную связку гранат в противный танк с черным крестом на борту.

– Можно с гранатой на танк!
– добавил он.

– С гранатой на танк?
– переспросил Опарин. Такого поворота он не ожидал от писаря в офицерской гимнастерке и новых солдатских шароварах.

– С гранатой на танк!
– еще тверже заявил Дрозд, обиженный, что Опарин усомнился в его доблести.

– Ой, не могу!
– не выдержал Опарин и рассыпался густым смехом.
– С гранатой... на танк...

И Афонин не смог удержаться. Но смеялся он тихо, почти беззвучно. С детства перенял такую манеру у отца и деда, ценивших сдержанность и тишину.

Дрозд сердито молчал, не понимал, чего они нашли в его словах смешного.

– Слышишь, Бакурский! Смотри сюда!
– Позвал Опарин.

Бакурский повернулся, и у Дрозда подкатил к горлу комок тошноты. Он с трудом сглотнул. Лицо у Бакурского было изуродовано одним сплошным ожогом. Казалось, оно состояло из почти обнаженных, покрытых тонкой прозрачной кожицей мышц, иссеченных, исполосованных глубокими шрамами. На красном, перекошенном рубцами лице ни бровей, ни ресниц, и черные блестящие глаза казались неестественно большими.

Опарин не замечал этого.

– Посмотри, Костя, какую птицу нам прислали для оказания поддержки и помощи, ага! Дрозд называется. Личный писарь начальника штаба капитана Крылова. Чтобы с гранатой на танк! Прямо кино... Не знаю принять эту птицу или отправить обратно. Он же все танки испортит своими гранатами.

– Пусть... повоюет...

У Дрозда как будто мурашки по спине пробежали, когда он услышал хриплый, срывающийся на шепот голос. Слова Бакурский выговаривал с трудом, каждое отдельно, словно отрезал одно от другого.

– Как думаешь, Афоня? Отправить его обратно в штаб, или как?

– Или как. Двух человек не хватает. Хай у нас попасется.

История с Дроздом уже поднадоела Афонину. Его сейчас интересовали две пачки "Беломора", красовавшиеся на плащ-палатке. Вообще-то Афонин предпочитал махорку. Папиросы, в какую цветастую пачку их ни одень, против махорки не тянут. Но когда нет ничего другого, и им будешь рад.

– Ладно, пасись у нас, - согласился Опарин.

И Дрозд стал пастись в расчете Ракитина. Он смахнул пыль с ящика из-под снарядов и, насколько это было возможно, попытался усесться на неструганные, шершавые доски так, чтобы не схватить занозу. Все его имущество в беспорядке лежало на плащ-палатке, но он не стал его сейчас собирать. Чувство бессилия и беспомощности, угнетавшее несколько минут тому назад, исчезло, и сейчас его захлестывала накатившая волна гнева и злости.

Как раз, в это время, Афонин и хотел спросить про папиросы, но не успел. А то выдал бы ему Дрозд и Беломорканал и все остальные каналы, которые знал. Но, с другой стороны, может быть, лучше, если успел бы спросить. Но случилось так, что Бакурский опередил.

– Ты... правда... Дрозд?..
– спросил он, не особенно доверяя Опарину.

Дрозду надо было отыграться. Подвернулся Бакурский, который вообще-то ничего плохого ему не сделал. "Ну и пусть, - решил Дрозд.
– Нечего лезть!"

– А что, нельзя? Или, может быть, не доходит?
– И тон, под стать вопросам, был уничтожающе презрительным.
– Шарики не работают?

Ничего особенного и не сказал. Придись такое на долю Опарина или Афонина, ободрали бы писаря и все дела. А Бакурский - другое. Бакурский был весь на нерве.