– А почему ты не лечишься в Израиле? Там же очень хорошая медицина? – кофе давно закончился, а чашка в руках до сих пор согревала ладони. Странное чувство.

– Вопрос в том, что я вообще не лечусь, - призналась девушка.

– То есть как? – поднял бровь.

– А так. Для меня болезнь приговор еще с самого ее появления. Операция не помогла. Химиотерапия не на много задержала болезнь. Врач сказал - увы. Ну и собственно привет папаше, – словно заученный стих протараторила она, немного нехотя, а потом добавила. – А у тебя?

– Да уж. Примерно та же ситуация.

Правда глаза режет. Нет денег на сохранение здоровья и жизни, нет времени на поиски денег, нет жизни.

Михаль на секунду замолчала, а потом будто собралась с силами спросила:

– Как ты думаешь, как это будет?

Я моргнул два раза и переспросил:

– Что именно?

– Ну,… смерть… как? – неуверенно промолвила девушка.

– Понятия не имею. Даже не представляю.

Я врун. Врун в прямом смысле слова. Представляю! И для меня эти представления страшнее, чем самый жуткий фильм ужаса. Ведь раньше, в детстве, вообще считал, что бессмертен. Как можно умереть? КАК? В голове-то с трудом усваивается, я и сейчас не верю, что конец так скор. А с другой стороны, знаю, что осталось немного.

– Я читала, что мы будем чахнуть как растение, которое забывают полить водой. Настанет тот день, когда двигаться будет невмоготу. Все больше слабости, с каждым днем. Потом небытие, - монотонно прошептала Михаль, проделывая во мне дырку испуганным взглядом.

Ее голос настолько пропитался страхом, что я сам невольно сглотнул.

– Полгода, - продолжила она. – Это много.

– Уверена? – усомнился, даже чашка перестала греть.

– Еще бы. За полгода можно многое успеть. Мало, например, когда ты понимаешь, что самолет, в котором летишь, терпит крушение. Падает. Шанс выжить – один к хреновой туче. Каких-то несколько минут, а то и секунд. Бум. Тебя нет. Десять секунд на то, чтобы осознать неизбежность, еще десять вспомнить в жизни что-то важное, другие десять вспомнить близких людей, остальное время кричать, молиться, надеяться, ждать.

Она посмотрела на меня своими карими глазами, ожидая какой-то реакции. Каштановые волосы ежиком топорщились на голове. Везет ей. Плечи смуглые от природы, кто бы мог подумать, что она болеет?

– Э… Тебе никто не говорил, что ты пессимистка? – улыбнулся после короткой паузы, чтобы отвлечь.

Не бойся, детка! Все будет хорошо! Слышит ли она мои мысли?

– Так сильно видно?

– Угу.

– Говорили, - рассмеялась она.

Так мы сидели с ней вчера в «Маленькой Франции» пока улицу заливали дожди. Тонны воды обрушивались на наш маленький городок, того гляди затопит к чертовой матери, но не тут-то было. Тепло, исходящее от света одинокой ароматической свечи, что разместилась на центре стола, оно будто лечило и давало надежду. Глаза человека напротив, я забыл, что она тоже болеет и забыл, что болею я. Это был длинный вечер и хотелось, чтобы он никогда не заканчивался. Мы говорили и обсуждали целую кучу полезных или бесполезных вещей, но больше не возвращались к разговорам о болезни. Стоит почаще забывать о ней, а вдруг отступит.

А сегодня я молюсь.

Про Бога

Дорогой Бог. Я, в общем, никогда не молился и понятия не имею, зачем это вообще надо. Очень тебя прошу, если моя смерть так неизбежна, то, пожалуйста, сделай ее не очень мучительной. Можно я умру во сне? И Михаль тоже. А может, ей вообще стоит жить? И мне? Тоже.

Бог, зачем мы тебе там, на небе нужны? Или дьяволу в аду? Я в ад не хочу. Михаль проще, евреи в ад не верят.

Почему это случилось со мной? Зачем тогда я рос все эти годы? Зачем строил планы, чтобы потом сама мысль о планировании показалась смешной? Неужели я, или кто-то в моей семье заслужил такое?

Ты там заснул, что ли?

Я жить хочу! Понял? Ж И Т Ь Х О Ч У! Пошутили и хватит, ты же можешь… встань и иди, или там воду в вино…

Поднимаюсь с пола и отряхиваю колени, чувствуя себя идиотом. Разговор с Богом не принес никаких плодов. Он вообще на разговор видно не настроен. А жаль. Мне есть, что Ему сказать.

Через полгода такая возможность уже представится.

Про ужин

– А у Фела есть подружка.

С потрохами выдал, негодный засранец. И рожу скорчил, язык показал. Жаль, сидит не рядом, так бы отвесил ему добротный подзатыльник.

А это оказалось радостной новостью. Семья пришла в восторг.

– Как я рада, - призналась мама.

А чему радоваться? Главного-то они не знают.

– Ну, это как бы, не подружка, так просто общаемся, - отмахнулся я, почувствовав, как жар подкатывает к щекам.

Отец зачем-то подмигнул. Мама принялась убирать со стола грязную посуду. Только с моей тарелки снизу вверх улыбается толченый картофель с отварной котлетой.

– Феликс, надо поесть, - она направилась к кухне и уже оттуда крикнула. – Ну, расскажи нам о ней. Как ее зовут?

– Михаль, - ответил я. Кусок котлеты застрял в горле.

– Какое-то странное имя, - мамин голос приглушался шумом воды из крана.

– Она из Израиля.

– Гм, - хмыкнул отец.

Семья.

Отец следил, чтобы Трой съел горошек, поэтому иногда отрывался от вещания настенного телевизора и кидал строгие взгляды в сторону брата. Мама, рассказывала… она без умолку говорила. Говорила и говорила, как тарахтелка. Ее голос накрепко поселился у меня в голове. Он там обжился. Трой ковыряет вилкой тарелку и ноет, что наелся. У меня кружится голова. Тело точно не принадлежит мне. Такое ощущение, что я – не я.