Шрифт:
«Мне принесли ящик угля в долг. Всё-таки люди ко мне добры».
«Я думаю, Даймеру-ван-Твисту книга моя не понравится.
Мою книгу будут читать даже те, кому она придётся не по нутру».
«Я не могу писать больше шестнадцати-семнадцати страниц в день: я начинаю слепнуть, и у меня дрожат руки».
«Вчера мне пришлось одолжить у мальчика десять сантимов, чтобы купать бутылочку чернил. Если я не отдам этих десяти сантимов, то буду вором. Я удивляюсь сам, как у меня ещё хватает мужества писать чернилами, купленными на чужие деньги».
«Немало слёз осталось на моей рукописи. Были дни, когда я не мог писать — так много мне вспомнилось…»
«Пишу неясно. Я окончательно испортил глаза. Скоро, скоро кончу свою книгу. Совсем уже ничего не вижу. Врач говорит, что мне надо не работать несколько недель. Это смешно: я не вижу того, что пишу…»
Глава тридцать третья
ЗЕМЛЯКИ
В Серанге расстреливали повстанцев, взятых после долгих кровопролитных боёв в форту у переправы в Лампонг.
— Не больше одного заряда на человека! — приказало начальство. — Это не Европа, где на каждого бунтовщика отпускают по дюжине патронов!
Худого и жёлтого Гудара первым вытолкнули к столбу.
— Тебе стрелять! — кивнул сержант крайнему в шеренге. Крайний ступил вперёд.
Это был уже немолодой солдат, босой, в форменной кабайе. Концы цветного яванского платка, как кроличьи уши, отведённые назад, торчали у него из-под высокого кивера. Солдат поднял карабин.
Гудар вгляделся в солдата.
— Уссуп! — сказал Гудар.
Карабин дрогнул в руке Уссупа. Но он ещё не узнавал.
— Уссуп из Тьи-Пурута! — сказал Гудар. — Ты не узнаёшь меня? Я — Гудар, сын Диуна, твоего соседа.
— Гудар! — сказал солдат.
— Наше поле было рядом с вашим, помнишь, Уссуп?
— Помню, — сказал солдат.
— Помнишь, как тигр днём вдруг выбежал на опушку леса и мы все вместе бежали в дессу, и ваш буйвол сломал ногу… как убивалась тогда твоя мать, Уссуп!…
— Помню! — сказал солдат.
— Она ещё жива. А твоего отца Мамака нет в живых, и твоей жены…
— Стреляй! — крикнул сержант.
— Мой брат? — спросил солдат.
— Твой брат, Ардай, был с нами, — торопясь договаривал Гудар. — И твоя девочка Аймат!… она молодец, твоя девчонка, она с Ардаем ушла в Лампонг. Там много наших, они ещё борются. Они добьются победы.
— Стреляй! — бешено крикнул сержант.
Уссуп навёл карабин. Он медленно целился в Гудара, земляка, соседа, товарища…
— Не промахнись! — крикнул сержант. — Приказ знаешь? По одному заряду на человека.
Дуло карабина дрогнуло. У солдата тряслись руки, человек раскис, он никуда не годился.
— Давай мне! — рванул сержант у него карабин.
Он медленно поднял дуло, целясь.
— Не промахнись, туван!… По одному заряду на человека, — усмехаясь, сказал Гудар.
— Молчи! — раздражённо крикнул сержант. Он отвёл дуло и начал целиться снова.
— Курьянг-кирье!… Немножко левее!… — сказал Гудар.
— Молчи, жёлтый дьявол!… — сержант выстрелил.
Он промахнулся. Гудар стоял у своего столба.
— Придётся тебе, туван, истратить ещё один заряд, — сказал Гудар.
— Обойдусь! — крикнул сержант.
Он подбежал и двумя бешеными ударами приклада разбил Гудару голову.
Глава тридцать четвёртая
КНИГА О ПИРАТАХ
Гантье, сын хозяина, тихонько взошёл по деревянной лесенке и приложился глазом к щёлке в двери. Чердачный жилец всё писал и писал. Гантье постоял, потом легонько стукнул в дверь. Чердачный жилец всегда просил говорить ему, когда в нижний зал приходят музыканты.
За дверью не ответили. Гантье стукнул ещё раз.
— Менгер Деккер!…
— Войди!
— Менгер Деккер, там внизу музыканты пришли.
Жилец не сразу повернул голову. Он писал, пригнувшись к широкому подоконнику. Подсвечник с огарком свечи стоял у его левой руки. Но жилец не зажигал огня.
На постели, на полу, на табурете — всюду листки, листки, листки…
«Здесь, должно быть, ещё холоднее ночью, когда ветер ударяет о крышу», — подумал Гантье., — Менгер! — смелее сказал Гантье. — Там внизу музыканты пришли.