Яд был готов.

Мужчины обступили знахаря. Но он отвёл их движением руки. Ему надо было ещё проверить своё варево. Он взял длинную иглу и обмакнул её в яд. Худой остроухий пёс копался в отбросах у соседней хижины. Старик подозвал его. Пёс подошёл, виляя хвостом; знахарь ткнул его иглой в шею. Пёс отбежал, обиженный; с полминуты он был спокоен, потом на животном дыбом встала шерсть, поникла голова, затряслись ноги. Пёс часто задышал, завертелся кругами на одном месте. Пена выступила у него на губах, он упал. Дукун терпеливо ждал.

Когда последняя судорога перебрала опавшие бока собаки, старик удовлетворённо качнул головой. Он знал свою аптеку.

Это был яд хетика, самый сильный из растительных ядов Суматры, равный по действию только яду сока анчара, ядовитого дерева Явы. От яда хетика, попавшего в кровь, собака умирает за восемнадцать минут, обезьяна — за семь, мышь — за десять, буйвол — за два с половиной часа, человек — за час.

Мужчины столпились вокруг чаши. Старик брал у каждого пучок стрел, осторожно обмакивал, стряхивал лишние капли и отдавал стрелы воину.

Эдвард и Шакир приближались к кампонгу.

Теперь кампонг был над ними, а они — внизу, в травяном ущелье, скрытые густым, алангом почти по гривы лошадей. Стена кампонга возвышалась над крутым скатом холма, — неприступная зелёная ограда из двойного ряда высоких бамбуковых жердей, перевитых колючими растениями. За стеной был глубокий ров, утыканный по дну острыми кольями, а за рвом — вторая стена, ещё более колючая и высокая. Только в одном месте сквозь обе стены был пробит узкий вход; через него из кампонга выдвигали два толстых бревна и по брёвнам переходили через ров.

— Осторожно, туван! — сказал Шакир.

Конь Эдварда едва не провалился ногой в волчью яму, прикрытую травой. Эдвард соскочил и осмотрел яму; на дне торчали острые колышки. Довольно было бы одному такому колышку вонзиться в ногу коня, чтобы конь охромел.

— Осторожно, туван! — повторил Шакир.

Он тоже спешился, и оба повели коней на поводу. На сторожевой вышке кампонга стоял дозорный. Он смотрел в другую сторону. Враг должен был прийти с запада.

В одном месте из-за домов деревни в чистое небо поднимался дым. Должно быть, там жгли костёр.

Фррр!… Лошадь у Шакира вдруг заржала; она почуяла жильё.

— Оо-хо-о-о!… Оранг-пути-и!… О-о-о!…

Их увидели.

У Шакира оскалились зубы, потемнели глаза. Он пригнулся к траве.

— Нас заметили, туван!…

— Оо-хо-о-о!… Оранг-пути!…

Дозорный на вышке махал копьём, к нему сбегались вооружённые мужчины. Десяток копий встал над стеной, засвистели первые стрелы.

Шакир остановился и поднял руки, показывая, что у него нет оружия. Потом лбом коснулся земли, сложил ладонь к ладони и медленным жестом вытянул обе руки вперёд. Это была «сумба», мирное приветствие.

На крыше зашумели. Из кучки мужчин вышел вперёд один, с белой каймой на короткой косматой безрукавке воина.

— Пришли с миром! — крикнул Шакир на языке батта.

Воин в безрукавке взмахнул рукой.

— Кто послал? — спросил воин.

— Туван-бесар! — крикнул Шакир.

— Туван-бесар! — зашумели на крыше. — Туван-бесар прислал людей для разговора.

— Обман? Хитрость? — спросил старший воин, памусук.

— Правда! — крикнул Шакир. — Я, Шакир, сын Ямала, из племени менангов, говорю тебе: за нами нет других оранг-пути! Мы одни, и у нас нет оружия.

— Менанги и батта — двоюродные братья, — сказал памусук.

— Менанги и батта — двоюродные братья, — подтвердил Шакир.

— Если брат изменит брату, он заплатит кровью! — крикнул памусук.

— Кровью своей и своих детей, — подтвердил Шакир.

Памусук поднял руку.

— Подойдите ближе! — сказал памусук.

Несколько воинов выскочило из низкого прореза в стене. Из прореза выдвинули брёвна, положили их через ров. Эдвард увидел близко суровые лица баттаков, расписанные красными полосами. Эдварда с Шакиром провели по брёвнам. Фигура из чёрного дерева, ощерив настоящие человеческие зубы, по-прежнему сторожила вход. Баттаки обступили их; у всех были короткие остроотточенные крисы, у многих было по два. Люди толпились вокруг, шумно дышали от ненависти. Старший воин, памусук, сдерживал своих воинов. Он взмахнул рукой, и Эдвард с Шакиром прошли между двух рядов крисов, установленных остриями в их сторону. Их вели вперёд по широкой единственной улице кампонга. Крики, вой, мычанье буйволов, запах дыма, навоза, смолы оглушили Эдварда. Внизу, в загородках, теснились буйволы, свиньи. Наверху, выше человеческого роста, висели над загородками плетёные дома баттаков. Гулкий звон ступок затихал в домах: женщины выбегали смотреть на белого. Эдварда с Шакиром вели к одной хижине, более высокой, чем другие, построенной на толстых брёвнах, и длинной, как сарай, с буйволовыми рогами, укреплёнными над входом. Это был соппо — дом для собраний и празднеств.

С посланцами резидента обращались не то как с пленными, не то как с подозрительными гостями. Памусук поднялся вместе с ними в соппо и молча указал на крытую боковую галерею в большой хижине, пересечённой внутренними столбами.

— Спроси, когда он соберёт людей для разговора, — сказал Шакиру Эдвард.

Шакир тихо переговорил с памусуком. Эдвард понял только одно слово: «палавер». На всех малайских наречиях это слово, усвоенное от давних пришлых гостей, португальцев, обозначает совещание, публичный разговор.