Каллиграф

Дром пишет джаз. Дром – синтезатор. Самое время – «собирать камни»... Дром работает на грани – там, где сливаются воедино форма и содержание, реализм и романтизм, реальное и возможное – там, где уже нет никаких разделений, где остаётся только Литература. Путь. Дром.

Александр Дром

Каллиграф

Новеллетты

Добрый день, господа.

Позвольте представиться – Дром.

Дром пишет джаз. Дром – синтезатор. Самое время – "собирать камни"... Дром работает на грани – там, где сливаются воедино форма и содержание, реализм и романтизм, реальное и возможное – там, где уже нет никаких разделений, где остаётся только Литература. Путь. Дром.

50 лет. Ученические работы не публиковал. Итог двадцати лет ученичества в избранном ремесле – четыре выставочных работы – четыре новеллетты: диптих "Каллиграф", "Фея", "Люди клевера".

Ищу новый путь (Дром), в работе повесть "Однажды в Империи" – публикуется на сайте Александр Дром

В горах расстояния обманчивы. Десять вёрст в гору вовсе не то же, что вдоль побережья. В этом он убедился с лихвой.

И дернул же чёрт взять работу с выходом на дом! А что было делать? Золотой посулили.

За снимаемый у вдовушки угол хоть изредка должен платить. В августе у каллиграфа, считай, нет работы, мало желающих на рынок ходить по жаре. Четверг и вовсе пустой день всему рынку, покупателей нет, одни продавцы.

В воскресенье он в церкви свечу Богу поставит – за удачу –повезло так повезло! Имение заказчицы от их городка всего-то в десятке вёрст. Письмо написать под диктовку старушки, и живи себе всласть – золотой за труды!

Вот только эта вертихвостка-служаночка забыла предупредить, что все десять вёрст придётся в гору идти, а сам он вовремя не сообразил – жарко, лень даже думать.

Как всегда, досидел до полудня за своим столиком у входа на рынок. Хоть бы кто подошёл. Как обычно, отмокал в бане, в бассейне с проточной водой, пару часов. И отправился в путь. По самому пеклу. Всё равно ведь потеть, так хоть по делу.

Столбовая дорога к ближнему перевалу вьётся по склону в сени дубравы. В тени извечных дубов, наверное, попрохладнее, чем на раскалённой сковороде побережья. Море от жары не спасает, скорее, наоборот, от лишней влажности совсем невмоготу от духоты.

Вот сдуру и направился в горы, когда солнце уже шло на склон.

Всего-то двух вёрст не дошёл. Солнце зашло, на горы обрушилась ночь. Впотьмах на первой же развилке за восьмым верстовым столбом он свернул не туда.

Путь выбирал правильно – какая дорога похуже, по той он и шёл. О каждом съезде с дороги кто-нибудь да заботится. Это сама дорога оставлена без хозяина со времён распада Империи.

Почему-то он сразу понял, что идёт не туда в кромешной тьме в начале ночи, но… Раз сбился с дороги, иди себе дальше, куда-нибудь да придёшь. Заночевать где-то нужно.

Слава богу, это ответвление дороги было коротким. Вскоре он уже стоял у порога таверны, древней, как сама дорога. В неверном, колеблющемся свете от нещадно чадящей масляной лампы, подвешенной на крюке справа от входа, он с трудом разобрал название этой таверны, выбитое на мраморной плите над распахнутой дверью: «У Марты».

– Кого там нелёгкая принесла на ночь глядя?

– Открыты, хозяйка?

– Заходи, коль пришёл.

Всего три ступени вниз. И прохладно, как в склепе. Не верится, что за открытой дверью зной и не думал спадать.

Обычная забегаловка – для своих, местных. По боковым стенам – лавки, перед ними – удобные столики. У дальней стены под широким окном, зарешеченным деревянными жалюзи, жаровня. У жаровни – хозяйка. Невысокая женщина с весьма зрелыми формами.

– Постояльцев у меня нет, и прохожих бог не послал, за сегодня ты первый, так что не стряпала, на стол соберу, что найду.

Нашлись: пяток яиц, ещё тёплых, краюха хлеба и запотевший кувшин свежего эля. Что ещё нужно на ужин? Пятница уже наступила – пост.

– Не желаешь искупаться с дороги? Как раз на стирку воду согрела. Раздевайся. Да не стесняйся, кругом ни души.

На двух устойчивых табуретах покоится большое долблёное корыто, словно гроб-домовина, посреди комнаты.

Ну не монах он! Под столь заботливыми руками и у мёртвого встал бы. Вот и он, вымытый до скрипа, выпрямился во весь свой рост, пошире расставив ноги, чтобы было удобнее женщине. Блаженно закрыл глаза. Ух и умела хозяюшка! Каждый волосок дыбом стоит, словно тысячи раскалённых иголочек всё тело покалывают.