— А у меня здесь нет знакомых, кроме вас, — пожаловалась Лариса. — Кто мною заинтересуется?

Если бы она не сказала так доверчиво, что он ее знакомый, вероятно, Терентьев посочувствовал бы ее горю и уехал. В этой неожиданной жалобе было что-то до того наивное, что Терентьева тронуло. Как и начальнику отдела кадров, ему захотелось утешить огорченную девушку.

— Как жаль, что я тут не работаю. Я бы обязательно взял вас к себе.

В это время показался бежавший Щетинин. Он издали кричал:

— Куда же вы, Терентьев? Даже и думать этого не смейте — уходить!

Подойдя, он схватил Терентьева за руку. На Ларису он не взглянул.

— Вхожу к себе, а мне говорят: ушел ваш знакомый и больше не вернется! Как ушел, почему, куда? Дудки, говорю, не вернется — вернем! Идемте, Терентьев, вас ожидают Шутак и Жигалов. Все договорено — создаем специальную группу для ваших работ.

Лариса посмотрела на Терентьева. Он ответил, улыбаясь:

— Что ж, это неплохо — специальная группа… Но вот беда: я не один. Эта молодая девушка — моя старая знакомая. Мы работаем только вместе.

Щетинин снова не взглянул на Ларису.

— Хоть десять старых молодых девушек! Нам нужны вы, а кто нужен вам — ваше дело. Идемте, идемте, пока Шутак не уехал куда-нибудь в Париж или Тимбукту, он засиживаться не любит.

Терентьев дружески протянул руку Ларисе:

— Итак, с сегодняшнего дня я ваш начальник. Давайте договоримся. Я грозен и жесток. Меня устраивает только беспрекословное подчинение. Завтра явитесь ровно в девять. Можете приходить не в таком роскошном наряде.

Терентьев тихо засмеялся, припомнив эту сценку у наружных дверей института. В Ларисе объединяются благодарность и строптивость, я, кажется, никогда не перестану удивляться этому странному сочетанию. И она, похоже, сразу разобралась в моем характере. Только покрасневшие щеки и заблестевшие глаза показывали, как она взволнована и признательна. Ответила она так дерзко, что Щетинин впервые с недоумением повернулся к пей.

— Вас не касается, в каких нарядах я хожу. Приду в девять.

А затем началось то неприятное и возмутительное, припоминал Терентьев, из-за чего чуть не пришлось отказаться самому от работы в этом благоустроенном институте. Шутак, конечно, исчез из своего кабинета, как только Щетинин побежал за Терентьевым. Пока непоседливого академика разыскивали в недрах многочисленных лабораторий, Жигалов беседовал с Терентьевым один на один. У Терентьева бросилась в лицо кровь, когда он вспомнил холодный взгляд Жигалова, его спокойный надменный голос. В директорском кресле сидел следователь, а не руководитель крупного научного учреждения, видный в своей области ученый. Он интересовался не столько научными работами Терентьева, сколько статьями кодекса, по которым его когда-то судили, и местами, где он провел заключение и ссылку. Казалось, директор института собирался даже взять под сомнение решение суда, реабилитировавшего Терентьева от всех лживых обвинений.

— Не понимаю ваших вопросов, — сказал Терентьев, сдерживая гнев. — Я думал, вы собираетесь толковать со мною о тематике научных работ, а вас занимает, какие были на меня доносы…

Жигалов тяжело шевельнулся в кресле и пригладил волосы. Он не то усмехнулся, не то покривился широким землистым лицом.

— Поговорим и о научных работах, товарищ Терентьев, все по очереди. Вы так давно покинули науку, что во многом, несомненно, отстали от современного ее уровня. Придется нагонять.

— Я и сам знаю, что придется нагонять. Для этого я и приехал в Москву.

— Я ведь это к чему, товарищ Терентьев? Доктор Щетинин носится с мыслью создать для вас специальную группу, а вас руководителем… Не рановато ли? Сумеете ли вы справиться? Может, наоборот — поработаете пока в лаборатории какого-нибудь из наших докторов?

— Благодарю, я подумаю, — сказал Терентьев и встал. Надо было немедленно уходить из директорского кабинета — больше сюда ни ногой! В этом великолепном здании смонтировано первоклассное научное оборудование, собраны уникальные приборы и реактивы, но нет самого важного — духа науки!

Но в кабинет вошел высокий костлявый Шутак, за ним показался раскрасневшийся от быстрого шага Щетинин. Академик потряс руку Терентьева, шумно приветствовал его.

— А ведь я вас хорошо знаю, Терентьев! — гремел академик. — Двадцать лет знаю! Удивляетесь, конечно? Правильно, удивляйтесь! Помните свою статью с критикой теории Льюиса? Она меня сразу привлекла — энергично написано, очень энергично! И мысли глубокие. Я тогда же хотел познакомиться с вами лично, а мне говорят: пропал человек! Не вы один пропадали в те годы. Пожалел, покачал головой — что же еще было делать?

Ничего не могло быть приятнее Терентьеву, чем напоминание об этой статье, первой его значительной научной работе. Он показал в ней, что знаменитая теория активностей ионов в растворах, созданная американцем Льюисом и возбудившая тысячи надежд при своем появлении, остановилась в развитии, стала бесплодной. Там же он излагал собственные свои идеи, новое, созданное им, понимание активности ионов — первоначальный вариант разрабатываемой им ныне широкой теории.

— Бориса Семеныча Терентьева двадцать лет насильно отстраняли от науки, — говорил Шутак, обращаясь к Жигалову. — Наука, все мы пострадали от этого не меньше, чем сам Терентьев. Что до его идей, то их разработка дает толчок вперед многим разделам физической химии. С опозданием, но надо, надо поправить ошибки тех лет, — предлагаю создать в нашем институте специальную группу для Терентьева.