– Ну-ка, нажмем!
– Столяров уперся плечом в ребристую резину колеса. Он видел, как напрягся Гольцев, как взбугрилась у него на спине гимнастерка, обтягивая вздувшиеся мышцы. Почувствовал слабый толчок - это Трибунский и Малюгин попытались рывком сдвинуть орудие с места. Но колеса застыли в глубокой колее.

– Е-е-еще раз!
– Столяров пригнулся и почти лег на колесо. Нажал, сколько было сил. А пушка ни с места, только ноги вспахали в рыхлой земле глубокие борозды.

Они поняли, что попали в ловушку. Вчетвером не по силам выкатить пушку из этой предательской пашни.

– Нажмем!.. Воевать надо, - хрипел Столяров.
– Танки идут... Там госпиталь, всех перебьют... Еще раз нажмем!

Нажимали... Вздувались и болели от напряжения мышцы. Уходили по щиколотку в пашню ноги. А орудие по-прежнему только слегка покачивалось на литых резиновых колесах. Приказ командира полка, их спешка - все это лишалось смысла, потому что они не могли вывезти орудие на огневую.

Столяров в эти минуты не задумывался над тем, что виноват во всем он один. Если бы он не торопился. Если бы здесь находились оба расчета, пушки смогли бы на руках вынести к огневой. Столяров в эти минуты думал только о том, что надо сдвинуть орудие с места. И больше ничего для него не существовало: ни раскаленного солнца над головой, ни приближающихся танков с черными крестами на бортах, ни прошлого, ни будущего. Он был один на один с этой пушкой. Ее надо сдвинуть с места, потом вывезти на огневую. И от него, только от его личных усилий зависело все.

Лейтенант пригнулся и подпер колесо спиной. Изо всей силы, так, что заболело в груди, попытался распрямиться, послать это ставшее неимоверно тяжелым колесо хоть на сантиметр вперед. Не было сил поднять голову, посмотреть, что делают товарищи. Но он знал, что сейчас каждый выкладывается, как только может. Гимнастерка на спине лейтенанта почернела от пота и пыли, мышцы окаменели от напряжения. Во рту стало сухо... Столяров понимал, что еще несколько минут такого напряжения, и он не выдержит, упадет и уже, наверно, не сумеет встать.

Вдруг дышать стало немного легче и мышцы ног чуть-чуть расслабились. Он не сразу понял, что это орудие стронулось с места, едва-едва, на каких-нибудь десять или, может быть, пять сантиметров, но стронулось!

– Пошла...
– прохрипел он.
– Пошла, ребята! Еще нажмем... По-ошла, ребята! Пошла... На-аша берет.

– Бе-е-рет!
– откликнулся где-то впереди, под станиной, Трибунский.
– Бе-е-рет!..

Орудие сдвинулось еще чуть-чуть, потом еще и еще... Движение это было едва заметным, но они ощущали его руками, впившимися в резину колес, прикипевшими к стальным станинам, чувствовали ноющими от напряжения мышцами.

Чтобы вывезти орудие на огневую, предстояло пройти с ним метров пять-шесть. Это казалось громадным, бесконечным расстоянием, пройти которое совершенно невозможно. Но они должны были... Они сейчас жили только для того, чтобы пройти этот путь.

Медленно, как в страшном сне, когда надо спешить, а ноги не слушаются и каждое движение, каждый шаг даются с неимоверным трудом, покатили они пушку к месту, которое Столяров наметил для позиции.

Все-таки, сумели, вывезли орудие. А дальше просто. Привычно развернули станины, и Малюгин вырубил лопатой, ставшей вдруг тяжелой и тупой, канавки для сошников. Вот и все. Стояли, бессильно опустив руки, не в состоянии сдвинуться с места. Отдохнуть бы сейчас, хоть десяток минут, лечь на землю, раскинуть руки, дышать эти десять минут глубоко и спокойно.

Столяров одернул выбившуюся из-под ремня гимнастерку, свел складки за спину.

– Снаряды!
– бросил он.
– Четыре ящика.
– Лейтенант понимал, как тяжело сейчас солдатам. Но не было времени для сочувствия?

Волоча ноги по рыхлой пахоте, солдаты пошли за снарядами. Они принесли четыре ящика, как приказал лейтенант, и положили их рядком, возле орудия, за станинами. Трибунский ударом каблука сбил с крайнего ящика задвижку и открыл его. Заблестела бронза гильз.

Малюгин опустился на корточки, выбросил деревянные планки, придерживающие снаряды, и подхватил крайний. Вынул из кармана большой клок ветоши, разделил его надвое. Половину бросил Гольцеву: "Не зевай, паря работай!" - и стал снимать со снаряда густую смазку. В этом был весь Малюгин со своей крестьянской обстоятельностью, хозяйской экономностью и предусмотрительностью. Бой еще не начался и неизвестно чем закончится, а он стирал со снаряда смазку, потому что если оставить ее, то после боя трудно будет чистить ствол орудия.

Столяров подошел к прицелу, снял чехол и заглянул в окуляр. Танки были еще далеко. Но надо было начинать.

– К орудию!
– отдал команду лейтенант. Подождал немного и приказал: - Заряжай!

Трибунский проверил, прочен ли упор у сошников, встал возле казенника. Малюгин недовольно поглядел на снаряды, с которых не успели снять смазку, сунул в карман ветошь, быстро шагнул к орудию и потянул рукоятку замка. Тот с негромким лязгом открылся. Трибунский плавно послал в приемник снаряд.

* * *

Танки шли на хорошей скорости, и лейтенант Столяров понимал, что нечем ему придержать их до прихода "тридцатьчетверок". А надо. "Представляешь, что они сделают, если выйдут на госпиталь?" - вспомнил он слова командира полка.

"Если бы оба орудия... Танков восемь. Как их задержишь?
– думал он, привычно прикидывая расстояние до приближающейся колонны.
– Открыть огонь сейчас?.. Не остановятся, но с дороги свернут и ход сбавят. Это хорошо. Но быстро засекут место, где стоит орудие, и в восемь стволов расстреляют издалека".