– Тут зала будет. – Лешка мерял шагами большую комнату и мечтал. – У меня приятель в кооперации… За месяц может венгерскую стенку достать. И мягкую мебель.

– И окна большие…

– И окна хорошие, – согласился.

– Открываются легко, – к окну подошла, шпингалет вверх, на стекло надавила. – Хорошо…

– Я себе кабинет в одной маленькой комнате сделать хочу, – ведет Марусю дальше. – Старостенко в следующем году точно на пенсию пойдет… Нужно будет хозяйство принимать. Думаю, и по ночам работать придется…

– Это хорошо, – кивнула.

– Что? – остановился.

– Что председателем станешь, – говорит.

– А-а-а-а… – усмехнулся и снова хвастается. – Потерпи, любонька… Скоро книжку заведем.

– Какую книжку?

– Сберегательную, – смеется. – Потому что денег у нас, Маруся, будет – гора. Вот тебе бы чего хотелось?

– Когда? – да в глаза мужу.

– Ну… Не знаю. Вообще…

– Вообще все есть, – ответила. К намысту коралловому прикоснулась.

– А не вообще? Конкретно?

– Так и конкретно все есть, – и умолкла. – Идем уже. – И пошла на голый двор.

У мужа хорошее настроение как корова языком слизала. Стал посреди кабинета вымечтанного, ногой по кирпичу врезал. «Недосягаемая, – наконец нашел слово, которое искал весь этот год, когда думал и думал про свою Марусю и никак не мог понять природы ее желаний и надежд. – Недосягаемая и необъяснимая, как звезда… Верно, никогда и никому не покорится полностью, и все же – моя. Меня выбрала из всех. Все село завидует, потому что ни у кого нет такой… – рассмеялся мысленно. – Так и я не лаптем щи хлебаю. Погоди, Маруся. Я еще своего добьюсь. Быть того не может, чтобы ты не растаяла». И пошел за ней вслед.

На голую улицу вышли, посредине стали.

– Ну что, жена? Какой дом выбираем?

Маруся на одинаковые дома глянула. Десять. По пять на каждой стороне улицы.

– А кто у нас в соседях будет?

– Не знаю. Старостенко мне первому дал право выбирать. Остальным на неделе будет распределять. Ветеринар должен переселиться, дочка бухгалтерская с семьей, учительница английского, наверное, немец, если на горбоносой женится…

– Да нет, – говорит. – Немец тут жить не будет.

– Почему?

– Нечего ему тут делать, – отрезала. Снова на дома глянула. – Выбирай, Леша, какой хочешь. Такие они мне все…

– Какие? – напрягся.

– Красивые, – сказала и пошла в степь. Лешка следом. И верно, от новой улицы до центра Ракитного степью быстрее дойдешь.

Солнце покраснело и спряталось, будто застыдилось. Степь кружила головы травяным духом, колола стерней ноги, срывалась птичьим переполохом и, словно за птицами вслед, звала в ровные, точно выглаженные простыни, бескрайние просторы.

Лешка обнял Марусю за плечи, и они так и шли – двое как один – по живой, дышащей степи.

– Грустишь или мне кажется? – осторожно спросил.

– Все хорошо, – ответила, полную грудь воздуха набрала, в степь глянула. – Вот и наши души можно разровнять, как эту степь. Чтоб нигде ни бугорка. Чтобы – все как по маслу. Чтобы – если нужно радоваться, то и душа бы радовалась, а не плакала.

Он глянул на нее искоса, нахмурился. «Да что ж за мысли и боли в той голове бродят?! – поразился. – Почему… Почему никогда не доверится, не выплачется, не расскажет?»

– А твоя душа…

– Совсем помялась, – усмехнулась печально. – Вот я утюг нашла… Тяжелый. Чугунный. Ровняю ее, глупую, ровняю, а она все не поддается.

– Маруся… Слышишь? – заволновался, как мальчишка несмышленый. – Я все пойму… Все. Ты только расскажи, что душу грызет. Разве я тебе чужой? Я – половинка твоя. Оторвешь меня от себя – не выживу. Ты отчего такая? Что не так?

– Все хорошо, – говорит. – Шучу я.

– Да где там?

Остановилась, обняла Лешку, в губы поцеловала.

– Вот спрашивал, чего хочу…

– Спрашивал…

– Не вообще, а конкретно. Сейчас, – и горячим от нее веет, как от печки зимой.

– Говори… Все сделаю, – смутился.

– Делай! – На стерню упала, подол бесстыдно задрала, ноги крепкие в разные стороны. – Делай! И чтобы дочка была. Хлопца потом заведем.

– Дочка? Почему дочка? – засуетился, штаны стягивает, а головы не потерял – зырк по сторонам: а вдруг еще кто в вечерней степи заблудился, как они с Марусей, тогда бы поосторожнее – не годится будущему председателю колхоза, как последнему босяку, в степи с женой кувыркаться.