Золотое свечение струилось справа ниже пупка, и я могла наблюдать за всеми перемещениями моей маленькой галактики. Утро было прекрасным и долгим, бесконечно долгим. Каждая секунда была насыщена до предела, ведь события, происходящие внутри этого комочка света, были сродни рождению новой галактики. Одна клетка, две клетки, четыре... Набухли утренней свежестью готовые распуститься бутоны, несмелые голоса птиц, чистящих после ночи свое оперение, встреча луны и первых лучей солнца...

Восемь клеток, шестнадцать... Золотистое свечение живота стало переливаться множеством красок радужных оттенков. Полусонный шмель случайно залетел в окно и глупо ударился о золотую трубку подвесного органчика, которая издала нежный чистый звук. Вдали, в глубине коридора, ведущего в сад, в туманном блике восходящего солнца появился громадный рыжий кот, грациозно ступающий своими невероятно длинными и тонкими лапами, изящными, как ножки церемониальных треног. Он остановился, почувствовав мой взгляд, повернул голову в мою сторону и, сверкнув необычными, в форме миндаля, изумрудными глазами с мягким и теплым блеском, гордо прошагал к раскрытому окну, из которого лился на пол коридора розово-золотистый свет.

Тридцать две, шестьдесят четыре... Зал наполнился изнутри тончайшим свечением, все, что было вчера красным, стало розово-алым.

Фиолетовые и розовые кувшинки потянулись своими лепестками навстречу солнцу, проснулись рыбки, расправляя свое золотисто- алое оперение, маленькие птички заиграли на своих нежных свирелях вечную песню любви, а молодые ласточки занимались пробой пера, выписывая на голубом полотне неба фантастические иероглифы.

Сто двадцать восемь, двести пятьдесят шесть... Мир вокруг стал звонким и подвижным, как отражение в воде. Он наполнился деталями, которые обычно ускользают от восприятия. Я почувствовала на себе чей-то взгляд и подняла глаза вверх. Окно, выходящее в сад, tti.uio открыто, молодые бамбуковые стрелы устремились в небо, изящно расправив свои острые листочки. Непонятно как, держась за абсолютно гладкие стрелы бамбуковых стеблей, на них сидела ручная молодая панда. Сама она была снежно-белой, а лапы и уши целиком черные, еще одно небольшое черное пятнышко было на боку, а вокруг глаз пятна были похожи на очки. Она с любопытством смотрела на меня, как будто улыбаясь и понимая, что происходит. Я улыбнулась ей в ответ: «Здравствуй, панда!»

Пятьсот двенадцать, тысяча двадцать четыре... Свечение стало пульсирующим, с искристыми вкраплениями фиолетовых переливов. Мир наполнился звуками мироздания, как комната наполняется звуками оркестра. Только это был оркестр самой природы — бесконечной и безбрежной. Птицы всех расцветок и видов, насекомые заполнили весь верхний диапазон. Шорохи и шелест, виртуозное пение и петушиное кукареканье, перебранка переполненных собственной важностью гусей и разрывающий пространство крик павлина. Воздух стал подвижным и привел в движение листву — маленькие органчики, подвешенные повсюду, — извлекая из них самые неожиданные звуки.

Мир перепутал все свои измерения. Это был тот мир, который обычно скрывается за суетой мысли. Огромная бабочка смотрела на меня своими глазами, а я ощущала ее доброту и любовь. Мимоза прятала свои листочки от каждой капельки росы, отчего начинала собираться и стекать следующая капля, как бы играя с этим нежным созданием. Казалось, каждый

мой вдох отзывался в этом мире волной звуков, как вода реагирует на каждое наше движение во время плавания.

Все было живым, и все любило меня.

Медленно и степенно прошаркали попечители тела, внеся в зал подносы со свежевыжатым морковным соком и сырыми желтками перепелиных яиц. Для Ши был приготовлен отвар из хвостов ящериц. После длительного поста ничего более в этот прием пищи не полагалось.

Стараясь не смотреть Ши в глаза, наклонив почтительно голову, Бао аккуратно золотой ложечкой расправлялась с желтками. Так же медленно и почтительно она положила ложечку на темный, инкрустированный перламутром поднос. Попечители тела облачили ее в бирюзовые легкие шаровары, розовую тунику, а толстый, более темного тона, бирюзовый халат перевязали желтым, украшенным вышивкой и драгоценными камнями поясом. Ей помогли перебраться в закрытые носилки с ажурными занавесками на окнах и отнесли в ее покои — покои жены Ши первого ранга.

Я последовала за ней. Вместе нам предстояло обживать эти комнаты.

Бао лежала на подушках, обняв одну из них и прижавшись к ней щекой.

— Мне снился такой чудесный сон, — сказала она. — Мы летели на лотосе вместе с Ши и

любили друг друга. Потом он превратился в свет, и я осталась одна. Это что-нибудь значит?

— Прекрасный сон, — ответила я в растерянности. Значит, ее душа была с нами. Надо быть следующий раз осторожнее. — Это значит, что у тебя все будет хорошо. Но позволь мне заметить, что вы не закончили ритуал.

— Да, но я ничего не могла сделать.

— Всему надо учиться. Сегодня мы посвятим день этой практике. До вечера у нас есть время.

Я попросила принести мне перепелиных яиц на завтрак. Одно из них я съела, так как мне был необходим материал для моей маленькой вселенной. Остальные я оставила на подносе. Из своей корзины я достала кожаный мешочек, в котором приготовила для Бао специальный «тренажер». Это был выполненный в натуральную величину нефритовый стержень, на вершине которого в одной половине было сделано углубление.

— Посмотри внимательно: для того чтобы не дать возможности семени истечь, ты должна захватить его и замереть, не позволяя ему увеличиваться в размерах. Для надежности надо разомкнуть лотос и обнять им нефритовый стержень. Это непросто, но у тебя так мало времени, чтобы научиться это делать, ты очень способная, я верю, у тебя получится.

Я понимала, что сейчас от этого упражнения зависит ее жизнь, жизнь ее родителей и, возможно, жизнь моей маленькой вселенной, излучающей это радужное сияние. Всего три дня. Только три дня мой маленький комочек будет выбираться из нефритовых труб, чтобы попасть в тело лотоса и выбрать там себе подходящее место. На шестой день зародыш выйдет из своей оболочки и сольется с телом лотоса.