В арт-терапии исходят из того, что существует взаимосвязь между психическим состоянием человека и способностью организма мобилизовать свои защитные силы. Поэтому для ВИЧ-инфицированных особенно важны осознание своего Я и его стабилизация» (Mayer, 1994, S. 245). С помощью различных методик арт-терапии поддерживают и усиливают внутренний взгляд, чтобы установить более глубокую связь с самим собой.

Арт-терапевтический подход во многом сходен с позицией Лешана, когда мы обращаемся к здоровым аспектам Я, укрепляем их, ищем искры жизни и то, что дает человеку силы и радость, несмотря на все трудности болезни. Арт-терапия дает пациенту возможность активно прорабатывать свое страдание, воссоединять свои отчужденные части и фрагментированный образ своего тела. Создание визуальных образов помогает заглянуть в мрачные пространства психики, которые никогда не освещало слово, а также выразить то, что не поддается речи и является, как и сновидения, «царской дорогой» (via regia) в бессознательное. Речь идет о признании и осознании потока жизни как он есть. Арттерапия помогает в ходе создания образов выйти из смертельного оцепенения, вызванного страхом смерти, пытается побудить больного продолжать жить, преодолевать сковывающие блокады, почувствовать свои ресурсы и приготовить путь прорывам в сферу духовности.

При сопровождении больных СПИДом часто обнаруживается тенденция к преодолению своих границ и выходу в духовное измерение жизни. Элизабет Кюблер-Росс пишет, что однажды в Сан-Франциско 42-летний больной СПИДом сказал ей: «В религиозном и духовном смысле я был воспитан чудовищно, особенно – в духовном. Но я полагаю, что всегда был на свой лад духовным человеком, то есть у меня всегда было свое глубокое отношение к природе, к звездам, к небесам, и я задумывался о вечности… Теперь я стал намного глубже духовно и более религиозен» (K"ubler-Ross, 1988).

Древерманн очень трогательно описал эту способность человека перед лицом смерти превзойти самого себя: «Мы, люди, именно перед смертью можем растянуть свое сознание до горизонта, до самого края света, и победить смерть, обладая знанием того, кто мы есть» (Drewermann, 1991a, S. 106). Мы можем также вспомнить веру древних египтян в то, что жизнь стремится к обновлению именно на самом ее пределе.

Именно на этом самом последнем пределе, в шаге от смерти, ценности становятся иными – теми, которые имели особое значение во всех духовных традициях; мы имеем в виду практику сосредоточенного внимания, которая для больных раком и СПИДом становится ежедневной. Она имеет свой практический смысл во внимательном отношении к своему телу и его потребностям, к шепоту тонких сигналов и сообщений, которые оно передает. Сосредоточенная внимательность – это практика духовного роста, состояние духовного бодрствования, которое позволяет нам видеть себя и мир свободно и безоценочно. Таким образом, сосредоточенная внимательность – это такое состояние сознания, которое сопровождает каждый наш вдох и выдох и все, что мы делаем. Генри Миллер очень удачно описал это: «Когда внимание человека полностью сосредоточено на чем-то – пусть даже всего лишь на травинке, – это что-то становится целым миром – таинственным, загадочным, внушающим благоговение и невыразимо величественным».

Такого рода сосредоточенности сопутствуют готовность доверять, искренность и терпение. Она дает внутреннее равновесие, покой, позволяет чувствовать свою жизнь осмысленной, ведь внимательное отношение к себе и своему окружению будит все лучшее в человеке – его сострадание и способность быть благодарным.

Но прежде чем человек сможет достичь такой внутренней позиции, он встретится в ходе терапии с Тенью, с темами вины и наказания, с обесцениванием болезни как со стороны церкви и общества, так и с внутренним самообесцениванием. Если чувство бессмысленности готово сокрушить человека, возникает вопрос Иова: «Почему я, почему именно я?» Этот мучительный возглас отчаяния, эту ярость в ответ на несправедливость жизни мы часто слышим, встречаясь с неизлечимо больными. И глас 22-го псалма [26] оказывается болезненно точным:

«Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! Я вопию днем, – и Ты не внемлешь мне, ночью – и нет мне успокоения… Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет… Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось как воск, растаяло посреди внутренности моей. Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прилип к гортани моей; и Ты свел меня к персти смертной».

Мы должны быть внутренне готовы к таким экзистенциальным темам, поскольку ощущения покинутости, утраты и предательства являются частыми темами при работе с больными СПИДом. Речь идет об утрате будущего, мечтаний и жизненных планов, о прощании с «товарищами по несчастью», о разлуке с родственниками, которые отвернулись от них, как только стал известен диагноз, о том, что уже больше нет безоговорочной уверенности, что их жизнь чего-то стоит.

Очень большое место в терапевтическом сопровождении занимает горевание об утраченной вере в бессмертие, об утраченном доверии и о вероломстве. Французский философ Андре Глуксманн в своей книге «Жало любви» приложил руку к тому, чтобы этот аспект утраты доверия описать через тему контрацепции. Презерватив якобы привносит в любовные отношения призрачный страх смерти и отравляет главное между любящими – их безграничное, безусловное доверие друг другу.

«Нужно смотреть двояко: с одной стороны, на любовь, с другой стороны, на смерть. Одно полушарие мозга – за доверие, другое – за недоверие. Предохраняться – значит подозревать, не зная ничего, но зная только, что должен подозревать всех и вся в слепоте – и, прежде всего, подозревать любовь» (Gluksmann, 1995, S. 15). Эти сложности в партнерских отношениях создают дистанцию. «Любовь делает неприемлемое приемлемым, но сексуальность избегает этого и представляет собой смерть. Рекламный агент, который хвалит презерватив, также считает, что не стоит «смешивать божий дар с яичницей» и что он хочет лишь облегчить жизнь. «О Высшем он даже не задумывается. Любые эсхатологические вопросы – не его дело. Зачем жить? Это ваше дело. Как жить? Здесь он прикладывает руку» (Gluksmann, 1995).

Место святой любви заняла «безопасная» любовь. Глуксманн страстно пишет об этом безумии и бессмыслице, о болезни, разрушающей нашу картину мира, в книге, претендующей на интеграцию смерти и любви. В известной степени, мысль о том, что только в любви нам не страшна смерть, отражена в мифологии. Есть, например, мифы о влюбленных, которые добровольно спускаются в царство смерти, чтобы вернуть к жизни своих возлюбленных. Только те, кто любит, совершают трудное и опасное путешествие на тот свет, плавание по ночному морю в мрачные ущелья мира мертвых (Инанна, Алкестид, Орфей и др.).

Нам, терапевтам, тоже нужна хотя бы частица такой любви, чтобы выдержать предельные требования к работе с людьми, оказавшимися на грани жизни и смерти. В то же время постоянный контакт с тем измерением бытия, которое позволяет парить над бездной скрытого смысла, дает бесценный шанс для развития нашего собственного процесса личностного созревания.