Юнгианец Рудольф Бломейер в своей впечатляющей работе об «оценивании среди аналитиков» описал типичные противоречия, обусловленные структурой личности и индивидуальной системы ценностей (Blomeyer, 1982). Он пишет, что интровертированность Фрейда отразилась на его аналитическом подходе и сеттинге, в то время как целью терапии он считал восстановление способности человека работать и любить, что следует понимать как проявление его экстравертного компенсаторного чувствования. Юнг, напротив, был, скорее, интровертом, когда полагал целью терапии целостность и смысл, но был экстравертом в том, что касалось отношений. Фрейдисты часто гордятся тем, что могут хорошо мыслить, а юнгианцы знамениты своей страстью к интуитивному. Что же касается выбора техник, то и те и другие обращаются к своим вспомогательным функциям: Фрейд полагался на интуицию при свободном ассоциировании, а Юнг, используя метод амплификации, призывал к направленному мышлению, поскольку считал, что интуитивное ассоциирование ведет в никуда. Такие сознательные и бессознательные оценочные суждения характерны для «войн за веру», ведущихся между разными школами психотерапии, когда за спором о большей или меньшей научности методов обнаруживаются намного более «ядовитые» конфликты между Веной и Цюрихом, своим и чужим, иудейским и христианским.

Хотя современная психотерапия часто декларирует свое стремление к нейтральности и безусловному/безоценочному принятию, каждая терапевтическая система обладает установками и оценочными суждениями в отношении того, что способствует здоровью, а что приводит к болезни. Любой метод вмешательства и любая теория личности и теория развития подразумевает наличие оценочных суждений. Диагностическая номенклатура, «наклеивание ярлыков», согласно которым человек объявляется либо здоровым, либо больным, кое-что говорит нам о связи норм и ценностей общества с системой ценностей терапевтических моделей. Томас Сас, критик психиатрии, обвинил психотерапевтов в мощном социальном давлении и даже в присвоении себе функции контроля за устойчивостью господствующих представлений. Каждая психотерапевтическая школа выражает в своей системе ценностей личность основателя и дух времени, а также свое представление об индивиде и его месте в экологическом, социальном и психическом пространстве.

В психотерапии речь идет не только об осознании индивидуальных ценностей и внутрипсихических конфликтов, но и о понимании противоречивости социальных норм и ценностей. Психотерапия неотделимо связана с общественными структурами, поэтому она не свободна от оценок, не нейтральна, не аполитична, хотя многие школы можно справедливо упрекнуть в социально-критической абстиненции или даже в наивности и слепоте по отношению к ценностям. Парин, Рихтер и Петцольд указывали на необходимость отхода от индивидуализированной психотерапии и привнесении общественного контекста в теории здоровья и болезней. Петцольд говорит о «множественном отчуждении», о демонтаже мира ценностей в нашей культуре вследствие «очерствения, беззакония, криминальности, равнодушия и разрушения экологических связей». По его мнению, все это является ядром концепции нового антропологического учения о болезнях (Petzold, 1994, S. 6–28).

Наши ценности определяют цели психотерапии и развития, причем перепроверка, а иногда и пересмотр собственной системы ценностей являются частью терапевтического процесса. Ценностная свобода в психотерапии – это миф, а декларирование ценностной нейтральности создает опасное идеологическое искушение, поскольку ценности будут скрыто и исподволь просачиваться в терапию «с черного хода». Например, мы оцениваем, когда решаем, какие цели ставить в терапии и какими средствами их достигать. Договоренности о терапевтических целях зависят не только от системы норм и ценностей общества и терапевтической школы, но и от убеждений помогающего профессионала, приобретенных в ходе его жизни.

Для помогающего профессионала важно осознать свою личную иерархию ценностей. В этом ему может помочь интерес к собственной биографии при составлении генограммы своей семьи (Heinl, 1986a), а также поиск ответа на следующие вопросы:

Какие ценности и цели поддерживались в моей семье, ради чего жили предки?

Что было обесценено и отброшено?

Какие изменения в системе ценностей я пережил на разных этапах моей жизни, в частности во время обучения?

Как связана моя профессиональная мотивация с моей структурой ценностей?

На какие ценности опирается моя профессиональная социализация?

С какими ценностными конфликтами мне приходится сталкиваться в рабочем коллективе, дома, в отношениях с моим партнером?

Насколько сильно повлияли на мои ценностные представления мое социальное происхождение, страна и культура, где я вырос?

Ценностные конфликты могут приводить к прерыванию терапии и к ошибкам в диалоге терапевта с пациентом. Когда существует непреодолимый разрыв в понятиях о ценностях у терапевта и пациента, то терапия разрушается. Если при тотальном различии представлений о ценностях не удается найти общий язык, то диалог не происходит.

Терапевтические интервенции зависят от функции оценивания. Решения таких важных для хода терапии вопросов, как пора ли уже дать интерпретацию, возможна ли в принципе интеграция травматического содержания, следует ли понимать симптом как проявление болезни или как послание души о необходимости переориентации, принимаются на основе оценок. Различные терапевтические цели, например «перестать бояться пользоваться лифтом» или «найти более прямой доступ к бессознательному», отражают очень разные ценностные представления терапевтических школ. Любая концепция болезни и здоровья базируется на представлении о человеке, которое, в свою очередь, отстаивает определенные ценности.

Итак, не следует недооценивать влияние психотерапевта на пациента, потому что есть опасность того, что в терапевтические интерпретации будут вплетены моральные поведенческие предписания насчет того, что является хорошим, правильным и полезным для здоровья. Хотя в англоязычной научной литературе довольно давно были сделаны предположения, что психоаналитические теории несут в себе определенные моральные и гражданские идеалы, которые постепенно модифицируются ценностями терапевта, но затем такая тематика исследований надолго оказалась под негласным запретом. Ведь подобные исследования показывали идеологизированность терапии, притом что пациенты не всегда могут распознать навязываемые им ценности и вытекающие из них терапевтические установки. В отличие от психодинамически ориентированных терапевтов, психиатры в своих интерпретациях душевных феноменов часто придерживаются естественно-научной традиции, делая упор на медикаментозную терапию. В США достаточно рано был поставлен вопрос о том, какую роль играют психотерапевты в процессе передачи культурно обусловленных ценностей. Тот факт, что в американском обществе психотерапия и психиатры стали темой для разговоров не только в голливудских фильмах, но и на рядовых вечеринках, и возник ажиотажный спрос на психоконсультантов по счастливой жизни, приводит нас к выводу, что в Америке психотерапия стала своего рода популярной наукой (Lakin, 1988). В восьмидесятых годах прошлого века появилось множество работ, поднявших вопрос о такой функции психотерапевтов, как внушение ценностей, критикующих нарциссическую ориентированность и безответственность терапевтического сообщества, ставящего во главу угла такие цели, как самореализация, счастье и благополучие. Излишне высокая оценка индивидуального стремления к счастью, потребности достичь успеха и благополучия вела к умалению важности ценностей, относящихся к межличностным отношениям, способности устанавливать связи и социальной ответственности. Клиент-центрированность психотерапии провоцировала терапевта на то, чтобы вести себя по-менеджерски, демонстрируя позитивные эмоции и «эффективность» на внутреннем и межличностном уровнях.