Через двадцать лет

На создание первой пьесы Эрика Рубинштейн вдохновилась мыслями о родном отце - человеке, которого она никогда не видела, но долгие годы мечтала встретить. С началом карьеры девушка начинает и поиски, разбираясь в семейных событиях. У неё есть только старое отцовское фото и неиссякаемая надежда на успех. Мир искусства, между тем, обещает успех профессиональный, и Эрику влечёт к новым знакомым. Но так ли всё благополучно в знаменитом театре, где спектакль по её истории вот-вот будет готов?

Пролог

Моей маме и Незабвенной дружной троице – за поддержку и веру в меня!

Парк был пуст – и фактически, и лирически. Хотя осень – одно из самых лучших времён года для прогулок, сегодняшние условия никак нельзя было назвать подходящими. Факт в том, что начавшийся с утра дождь разогнал по укрытиям всех, кто, так или иначе, высунулся из дома. Сперва лёгкий и приятный, через пару часов он усилился, лишая радости от уикенда вообще и прогулок в частности. Что же касается лирики – многочисленные участки парка, где удалось бы побродить, закрыли на ремонт, перекладывание дорожек, перенос клумб, скамеек и прочего. Почему закрыли осенью – никто не знал, но ещё недавно свежий ландшафт, не требовавший глобальных переделок, вдруг смешался с грязными лужами, песком, мусором и паутиной ярких лент, преграждавших путь. Последний островок безмятежности – небольшую площадку и деревья возле озера – пока не трогали, позволяя горожанам насладиться тем, что есть. Учитывая некоторые события, это было почти символично…

Он стоял под переплетением густых ветвей уже минут тридцать. И нельзя было сказать, что, заняв позицию, он нервно переминался с ноги на ногу или периодически поглядывал на часы. Нет, он просто стоял под деревом, которое давно частично растеряло листья, и от дождя укрывало скверно.

Ожидание, надежда… На что тут можно надеяться, если ожидания не оправданы? Какой толк? Одна минута сменяла другую, мгновения тикали, делая виток напрасно потраченного времени. Потраченного и упущенного. Он смотрел по сторонам, глядя то на озеро, то на следы затянувшегося ремонта, и думал, как это, в самом деле, символично.

– Дурак ты, Джим Роджерс. Нелепый глупый дурак, - «ласково» вещал внутренний голос, - она не придёт, неужели не ясно?

Чувство вины, досада, проклятая надежда и какой-то смешной окрыляющий энтузиазм – всё узлом завязалось внутри, не давая понять и разобраться. Смести в кучу горы пустых обещаний, похожих на карточный домик… Иначе ведь ветерок подует – развалятся.

Всё развалилось и так, здесь-то он разобрался.

Мысли перенеслись на год назад, когда ветреный Ромео встретил свою наивную Джульетту и влюбился. Он сыпал перспективами, бегая в университет, «искал себя», рисуя безоблачные картины их совместного будущего. Снова «искал себя», забывал одни мелочи и не выполнял другие, кидался из крайности в крайность, ослеплённый счастьем и не сообразивший, что о счастье нужно заботиться, неустанно и неутомимо. Вроде бы он заботился, разве нет?

Вроде бы…

Что-то пошло не так, как надо. Джульетта, устав за целый год, поняла, что с наивностью пора завязывать. С другой стороны, осознание возникло поздновато – время потратили впустую. Идя в парк, на запланированную встречу, ветреный Ромео чувствовал, что начинает терять себя. Если она не появится – это можно будет списать на дела-обстоятельства-трудности. На чуть более замысловатый виток. Если же появится… Значит, всё действительно кончено.

* * *

– Привет, прошу прощения, что задержалась. Я собирала вещи.

Слева возникло маленькое яркое пятнышко, лишающее последних надежд. Луиза, шедшая сквозь грязно-серые останки парка, была одета в тонкое красное платье и того же цвета пальто. Наряд выглядел чудесно и модно. Джим, сморгнув упавшие на ресницы дождевые капли, рассматривал девушку и вспоминал их первую встречу, год назад, когда она выбрала то же самое платье.

Когда время ещё умело проходить с пользой, а не утекать сквозь пальцы…

Когда проблемы не пугали.

Решительно вздохнув, Луиза приблизилась к молодому человеку, закрывая их обоих от дождя большим зонтом. Тоже красным. Она вообще любила данный цвет, не то из-за его пламенной страстности, не то из-за прямых ассоциаций с любовью. Джим в её пристрастии разобраться не успел, зато ощутил невидимый мимолётный уют, будто вокруг потеплело. Он мастерски научился читать выражения лица своей любимой. Ему нравилось, когда Луиза улыбается – беззаботная, невинная, быстрая, похожая на сказочную птичку. С правильными искренними эмоциями. Ему нравилось видеть её задумчивой и чем-то всерьёз заинтригованной – будь то просмотр фильма или очередное радужное обещание (в конце концов, пустое)… Главное – верить, и девушка верила. Доверяла. Ему нравился её дразняще-непосредственный смех, всякий раз точно щёлкавший по носу и заставлявший хотеть и мечтать.

Джим Роджерс хотел и мечтал дать Луизе столько всего… В итоге не дал ничего, кроме ребёнка под сердцем и массы разочарований.

Сейчас девушка смотрела на него молча, сосредоточенно и выжидающе. Это было ново для гаммы старых прочитанных выражений. Улыбка едва наметилась уголками губ – грустная, вымученная. Джим знал, что виноват, однако дурацкий энтузиазм и не менее дурацкая надежда заставляли молить о чуде.

– Поговоришь со мной, хм? – попросила Луиза.
– Или всё и так ясно?