И не догнать, и не встретить. Греза — сердечная моль.

Все, что находит, теряет сердце мое... Боже, Боже!

Призрачный промельк экспресса дал мне чаруйную боль.

Первое стихотворение представляет из себя одно сложное непрерывное

предложение, отдельные части которого плавно, гармонически втекают одна в другую;

кажется, — это волна, медленно поднимающаяся на плоской берег и на вершине взлета

вдруг вскипающая страстной пеной и брызгами, чтобы вдруг погаснуть в паденьи; это

долгий, томительный, сладкой вздох, рассказанный словами; второе же стихотворенье

— пленительная путаница перебивающих друг друга предложений, в которых мысль и

чувства поэта подобны беспокойной зыби, где блеск и тень, боль и восторг, очарованье

и безнадежность мгновенно сменяют друг друга.

Если эмоциональность художественного темперамента И. С. выводима из его слово-

и фразопостроения, то особенности его стихосложения - наоборот — сами до конца

выводимы из этой эмоциональности. Ею рождены эти упругие строфы, она

подсказывает ему его качающиеся, колыбельные размеры, она - источник почти

песенной певучести его стихов, такой властной и заразительной, что стихи его хочется

неть. И. С. и поет свои стихи — и напев их так внятен, что его можно записать

нотными знаками. И это не прихоть чтеца — напев заключен 8 них потенциально и

можно даже вскрыть технические причины этой напевности.

Возьмем для примера две строки из стихотворения «Мороженое из сирени»: «Я

сливочного не имею, фисташковое я распродал. Ах, граждане, да неужели Вы требуете

крэм-брюлэ». Проскандировав эти стихи, мы замечаем, что это шестистопный

амфибрахий с цезурой после третьей стопы. Известно, чтб для произнесения каждой

отдельной строфы требуется приблизительно равная затрата голосового усилия,

распределяющегося равномерно между ударными слогами. Но в данном отрыве шести

метрическим ударениям соответствует только четыре грамматических; получается

ускорение, нечто вроде метрического зияния, — и, чтобы строфа не смялась, на

произнесение ударного слога, предшествующего потерявшему ударение, падает

201

двойное усилие, - этот слог должен произноситься протяжней, а усилию голоса

невольно сопутствует повышение и вот уже как бы пунктиром намечается напев.

Итак, к двум уже найденным определениям — денди и эксцессер - присоединяется

третье: эмоционалист, но оно требует дополнительных разъяснений. В самом деле, об

эмоциональности И. С. мы заключили выводным путем из особенностей его речи;

беглый взгляд на своеобразную метрику и чтение стихов И. С. еще больше

поддерживает нашу уверенность, что мы на верном пути. Эти особенности были для

нас гипсовой формой, на которой отпечатлелись волнообразные линии, говорящие нам

о наличности эмоции как формирующей силы; напряженность или прихотливость ее

угадывалась по глубине и сложности борозд отпечатка. Но качественного характера

этих эмоций мы не определили и не определим по тем формальным данным, с

которыми мы до сих пор имеем дело. Здесь лежит порог, переступая который, мы

неминуемо должны потерять свою объективность и доказательность положений

заменить их убедительностью. Между тем мне кажется несомненным, что повышенная

эмоциональность является самым существенным свойством личности И. С. как поэта.

Весь мир для него - многотонная гамма ощущений - и ощущений по преимуществу

пассивных, страдательных, чем, пожалуй, можно объяснить частое сравнива- нье

самим И. С. своих переживаний с ощущениями вкуса - и, о, какое тонкое гурманство

проявляет тогда поэт-денди. Недаром названиями фантастических и существующих

яств и ликеров пестрят его поэзы... Может быть, самый сок жизни представляется ему,

как эти колоритные, сладко пьяные и обжигающие напитки, от которых кружится

голова и все вещи пускаются в плавный танец. И когда опьяненным взглядом он

окидывает картину природы или опьяненным сердцем переживает мгновение любви —