Лаптева, подписывавший какими-то невозможными каракулями свою фамилию деспот, с железною

волею, грубый и неотесанный, Евфимов тяжелым гнетом давил все ему подначальное. Но,

несмотря на всю грубость и дубоватость своей натуры, он был, однако ж, далеко не глуп и ловко

умел подлаживаться и под обстоятельства, и под характер людей, власть имеющих. В особенности

достойно удивления было в нем одно качество — это какое-то чувство обоняния или

предугадывания, нечто высшее инстинкта животных: он, например, всегда, и почти безошибочно,

заранее знал, когда Аракчеев приедет в полк. Евфимов брал тогда несколько человек из поселян-

хозяев и, выйдя с ними в поле, прилегающее к той дороге, по которой обыкновенно ездил

Аракчеев, начинал преподавать им практический урок землепашества.

Современному читателю довольно трудно, я думаю, представить себе эту картину: штаб-офицер в

эполетах идет по полю за сохою, а за ним плетется целое капральство солдат-поселян!..

Едет граф, видит эту интересную картину, умиляется и, остановившись, спрашивает:

—

Что это ты, Федор Евфимович, сам беспокоишься? мог бы, кажется, заставить и помощника

своего заняться этим делом.

Евфимов вместо ответа приветствует графа по-солдатски:

—

Здравия желаем вашему сиятельству и поздравляем с приездом, которого совершенно не

ожидали!

Затем уже Евфимов объясняет, что личное его участие в землепашестве вызывается тем, что

многих хозяев надо еще учить, как ходить за сохою.

Аракчеев благодарит его за усердие поцелуем и приглашает к себе в коляску, объявляя, что едет к

нему пить чай.

Но Федор Евфимович недолго, однако же, красовался на своем пьедестале. По неразвитости ли,

по свойственным ли вообще натуре русского человека нравственной распущенности,

самонадеянности и т.п. отечественным добродетелям, но он не мог удержаться на высоте того

положения, на которое его подняли фавор и каприз всесильного временщика.

В 1823 году полковой командир делал инспекторский смотр поселенному батальону (то есть 2-му)

поротно, начав таковой со 2-й гренадерской роты.

На опросе нижние чины этой роты заявили претензию на своего ротного командира, майора

Евфимова, жалуясь, между прочим, на то, что он как их самих, так и жен их жестоко наказывает за

малейшую неисправность; что деньги, отпускаемые на продовольствие кантонистов, Евфимов

удерживает у себя; что из следующего ежегодно в раздачу поселянам, по случаю падежей рогатого

скотаxvii [xvi i], лучшие особи отбираются ротным командиром и отправляются к нему в усадьбу близ

города Валдая; то же самое делается и с овцами; по отчетам же присвоенные себе Евфимовым

быки и коровы показываются павшими, а овцы — съеденными волками.

Полковой командир, при всем своем расположении к Евфимову и при всем желании не выносить

сора из избы, не мог, однако ж, замять это дело, так как заявленная 2-ю гренадерскою ротою

претензия сделалась известною по всему поселению; Аракчеев же хотя и знал, конечно, о

воровстве разного начальства и смотрел вообще на это сквозь пальцы, очень хорошо сознавая всю

неизлечимость векового зла, но не любил, чтобы об этом говорили, и в подобных случаях не

шутилxix[xix]. Поэтому делать было нечего, пришлось нарядить следственную комиссию, которая

кроме подтверждения заявленных ротою претензий открыла и еще кое-какие злоупотребления со

стороны ротного командира.

По окончании следствия дело было представлено на рассмотрение графа Аракчеева, который,

недолго думая, конфирмовал так: «По Высочайшему повелению имени моего полка майор

Евфимов лишается чинов и орденов и записывается в рядовые в тот же полк графа Аракчеева».

Когда дежурный по полку, капитан Дядин, прочел Евфимову конфирмацию и приказал ему надеть

солдатскую шинель, тот совершенно спокойно, с полнейшим самообладанием, снял с себя свой

сюртук с эполетами и, принимая поданную ему серую шинель, сказал:

–

Здравствуй, моя старая знакомая! Опять нам пришлось свидеться с тобой!

Надев шинель, Евфимов громко провозгласил:

–

Здравия желаю, ваше благородие! В какую роту прикажете явиться?

Будучи зачислен в 1-ю фузелерную роту, которая занимала в тот день караул при полковом штабе,