– Господи! – хрипло пробормотал толстяк. – Вы же не можете...

Он попытался сопротивляться, но его держала железная рука. Какое-то время он еще мог двигать головой, но потом Святой прыгнул на стол и навалился на него, зажав коленями голову.

– Не надо так громко кричать, – сказал Святой и, отпустив запястье толстяка, сдавил ему глотку. – В этом доме живут и другие люди, а мне не хотелось бы их тревожить. Давай приступим к нашей маленькой операции... но что я слышу? Я не смогу этого сделать? Извини, но все совершенно наоборот. Прекрасным образом могу это сделать. Я буду очень осторожен, и ты даже не почувствуешь боли в момент операции. Неприятными окажутся только ее последствия. Подумай. Если ответишь на вопросы и вообще станешь вести себя как хороший мальчик, я, возможно, отпущу тебя. Пока ничего не обещаю, но это вполне вероятно.

– Нет...

– Нет, действительно?.. Решил поупрямиться, малыш? Собираешься пожертвовать своими прекрасными веками и медленно ослепнуть? Или хочешь вынудить меня поджаривать твои подошвы на газовой горелке и загонять щепки под ногти? Или применить другие грубые способы, пока не одумаешься? Нет, ты напрасно подвергаешь себя таким болезненным процедурам...

Святой поднял кинжал и начал медленно, острием вниз, опускать его к глазам толстяка. Клинок сверкал словно одинокая звезда; охваченный ужасом толстяк не мог отвести от него взгляд.

– Будешь говорить? – небрежно спросил Святой.

Толстяк снова попытался закричать, и снова железные пальцы вернули этот крик в глотку. Святой опустил кинжал еще ниже, практически коснувшись острием кожи.

Роджер Конвей чувствовал, как капли холодного пота катятся у него по лбу, но не мог произнести ни слова. Он не сомневался в том, что Святой в точности выполнит угрозу, если обстоятельства вынудят. Он знал Святого, видел в сотнях неожиданных ситуаций, в самых разных состояниях духа, но никогда не видел, чтобы правильные черты лица Святого стали невыносимо зловещими, словно высеченными из гранита.

И тогда Роджер Конвей осознал, что до этого воспринимал лишь теоретически и не очень ясно: ярость святых может быть намного опаснее, чем ярость грешников.

Похоже, распростертый на столе толстяк понял, что такой человек, как Саймон Темплер, даже будучи цивилизованным англичанином, в приступе леденящей душу ярости не, остановится ни перед чем. И его вдох превратился в дрожащий стон.

– Так будешь говорить, красавчик? – изысканно вежливо вновь спросил Святой.

– Буду. Я буду говорить, – прохныкал толстяк, – что хотите сделаю. Только уберите свой нож...

Мгновение Святой не шевелился.

Потом медленно, словно в трансе, отвел кинжал в сторону и посмотрел на него с удивлением, словно раньше никогда не видел.

– Очень драматично, – со странной усмешкой заметил он. – И очень отвратительно. Не знал, что во мне это есть.

Затем уставился на толстяка с любопытством; как мог бы в свободную минуту следить за мухой на оконном стекле, вспоминая рассказы о мальчишках, которые обрывали мухам крылья.

Наконец Святой медленно слез со стола и достал портсигар.

Толстяк же скатился со стола, и, когда его ноги коснулись пола, было заметно, что он едва может стоять.

Роджер бесцеремонно толкнул его в кресло, откуда он, ощупывая пальцами свое горло, уставился на длинного, все еще лежащего на полу.

– Не сильно удивляйся, – сказал Роджер. – Последний джентльмен, получивший такой удар, не приходил в себя полчаса, а твой приятель – пока только двадцать минут.

Саймон бросил спичку в камин и повернулся к толстяку:

– Ну-с, послушаем твою песенку, красавчик!

– Что вы хотите знать?

– Прежде всего – что сделали с девушкой, которую похитили сегодня вечером.

– Этого я не знаю.

Сигарета Святого дрогнула в губах, и он глубоко засунул руки в карманы брюк.

– Ты, должно быть, все еще не понял, красавчик, – сладким голосом заметил Святой. – Это не игра, и ты в этом убедишься, если не осознаешь своего положения прежде, чем я успею опять наложить на тебя руки. Если хочешь, я опять приступлю к маленькой хирургической операции. Так что тебе лучше говорить, мне нравится твой голос, он позволит мне забыть о неприятных вещах, которые я должен буду проделать с твоим воистину очаровательным личиком.

Толстяк содрогнулся, поглубже втиснулся в кресло и замахал руками, то ли отгоняя мрачные видения, то ли пытаясь закрыться от взгляда безжалостных голубых глаз.

– Я не знаю! – выкрикнул он. – Клянусь...

– Тогда расскажи мне то, что ты знаешь, крыса, – сказал Саймон, – а потом я заставлю тебя вспомнить и кое-что еще.

Толстяк, подстегнутый страхом, разразился потоком несвязных слов.

Он действовал по инструкциям доктора Мариуса. Это было так: за домом на Брук-стрит в последние сутки установили тщательное наблюдение, он сам был одним из наблюдателей. Вчера вечером видел, как они уезжали, но преследовать автомобиль было не на чем. Двое других, разведывая окрестности, вдруг увидели у дома груженый автомобиль и помчались докладывать об этом.