Шрифт:
Глупость одну мы сделали. Работали, а деньги у хозяина оставляли. Пускай, говорим, у него лежат, в его кассе им спокойней, чем у нас за пазухой, а раз в книжке они за нами записаны, то и сам чёрт их оттуда не выскребет. Так мы и сделали: брали только иногда какую-нибудь мелочь, лишь бы кое-как перебиться.
Вот уж и лето прошло, и осень, и зима, вот уж и пасха скоро. После пасхи должны были мы выбраться из Борислава. В вербное воскресенье пошел Иван в Тустановичи, чтобы закончить сделку, дать тому человеку задаток. Остальные деньги он должен был выплатить после, когда мы переедем уже в Тустановичи. Пошел мой Иван. Смеркается — нет Ивана. «Ну, ничего, — думаем мы, — может быть, могарыч пропивают либо еще что…» Однако Марта весь день какая-то неспокойная ходит, нудит, отчего — и сама не знает. Ночь прошла— нет Ивана. На работу приходим — нет его и там. Надсмотрщик Мортко спрашивает меня, где он. Я ему рассказал все, а он еще кричать начал:
«Вот бродяга, напился где-нибудь, да и спит, а на работу не идет!»
Раздумываю я и так и сяк: где Иван может быть? Вечером после работы прихожу домой — нету. Ну, думаю, пойду по шинкам, поищу, порасспрошу. Захожу в главный шинок — там полно рабочего люда; заметил я среди них и Мортка, но кто именно был там из знакомых нефтяников, того не помню. А какие-то незнакомые люди, будто бы совсем пьяные, стоят посредине хаты и поют: один — свято-вечернюю [153] , другой — страсти [154] , третий — плясовую, а четвертый — думку [155] ; еще и меня спрашивают, хорошо ли получается.
153
Свят-вечер — канун рождества, сочельник.
154
Страсти — вечернее богослужение в страстной четверг.
155
Думка — лирическая песня (элегического характера).
«Идите вы к чёрту! — закричал я на них. — Там у вас как раз получится!»
Они — ко мне. Уцепились, один за руку, другой за полу, требуют горелки. С горя хватил я чарку. Они хохочут, другую наливают. Боже сохрани отказываться! А тут, вижу, Мортко все подмигивает им. — мол, не выпускайте из рук! Выпил я еще чарку. Зашумело у меня в голове, ходуном все заходило: и хата и люди. Помню только, что вошли в шинок два знакомых нефтяника, я с ними здоровался и угощался, но как я ни мучил потом свою глупую старую голову, а до сих пор не могу вспомнить, кто же это были такие…
— А разве тебе это непременно надо знать? — прервал его рассказ Андрусь.
— Ах, еще бы! Мне, глупому, сдается, что через это я и все дело проиграл.
— Что? Через это? Каким же это образом?
— А вот послушай! Я только теперь, когда время ушло, когда начал припоминать все до капельки, что и как тогда было, — только теперь вспомнил, что были там знакомые люди, да вот не помню кто. Если бы дознаться, вот и были бы теперь свидетели.
— Свидетели! Зачем? Для чего?
— Слушай же! Пью я, в шинке крик, гам, и вдруг рядом за перегородкой, в боковушке, кто-то застучал стаканом. Мой Мортко в тот же миг юркнул за перегородку. Слышу, разговаривают там. Мортко тихонько, кто-то другой — громко. Что за чёрт! Какой-то знакомый голос, совсем как у Ивана! Видно, пьяный, язык заплетается, но голос его. Я бросился к двери боковушки и нечаянно толкнул одного из тех, что меня угощали. Тот грохнулся на землю. Остальные подскочили ко мне.
«Ого-го, сват, ого! — ревут. — Что это ты людей толкаешь да с ног валишь? А?»
«Да я нечаянно!»
«Эге, нечаянно! — хрипит один из них. — Знаем мы таких!»
В эту минуту отворилась дверь боковушки, и в двери показался… готов хоть сейчас присягнуть, что в двери показался мой Иван, держась за дверной косяк… За ним стоял Мортко и держал его за плечи. Я снова рванулся к нему. Но в ту же минуту он исчез, дверь закрылась, а один нефтяник схватил меня за грудь.
«Берегись, сват, я тебе нечаянно между глаз заеду!» крикнул он и так хватит меня по голове, что у меня искры из глаз посыпались и в голове все перемешалось.
Помню только, что одному из них я вцепился в волосы и что остальные налетели на меня, как разбойники, и сбили с ног. Ясное дело, что их подговорил кто-то: ведь я их не знал, не видал никогда и ничего плохого им не сделал. Что затем было со мной, куда девался Иван, куда девались те два знакомых рабочих, не помню. Все померкло в моей голове.
Я проснулся дома, в постели. Марта сидит возле меня и плачет.
«Ну что, где Иван?» был мой первый вопрос.
«Нету».
«Но, может быть, он приходил домой?»
«Не приходил».
Смотрю я — она такая взволнованная, исхудалая, кожа да кости. Что за несчастье?
«Но ведь я, говорю, — вчера вечером видел его».
Она усмехнулась сквозь слезы и покачала головой.
«Нет, — говорит, — вы вчера вечером никак не могли его видеть. Вы вчера вечером лежали тут без памяти».
«Но разве сегодня не вторник?»
«Нет, сегодня уже пятница. Вы от самого понедельника с ночи лежите вот тут, как мертвый, в горячке и в бреду».
«А Ивана не было с тех пор?»
«Не было. Куда я только не ходила, кого только не спрашивала — никто не знает, где он и что с ним».
«Но ведь я его в понедельник видел в шинке».
Марта ничего не ответила на это, только пожала плечами и заплакала. Верно, бедняжка подумала, что это мне с перепою пригрезилось.
«Но ведь я его ясно видел своими глазами, чтобы мне так свет божий видеть!»
«О, если бы Иван был в тот вечер в Бориславе, он пришел бы домой», сказала Марта.»
«Вот это-то мне и странно. А в Тустановичах он был, не знаешь?»