Шрифт:
Росла эта девочка у меня, помогай ей боже, тихо и ладно. Хоть я и простой рабочий, бывший — пастух общественный, но, знаете, немало горя узнал на своем веку. А горе — великая школа. Вот и думаю себе: авось, хоть она, даст бог, будет счастливее. Берег я ее — ни работы тяжелой, ни слова дурного… Шить научилась не знаю где и когда, да так хорошо, что диво. Бывало бабы так и несут к ней все, а она целыми днями сидит в хате, работает. Да разве только в этом, — во всем она мастерица, во всяком деле! И поговорить, и пошутить, и умный совет дать — во всем…
Спознался с ней один парубок здешний, бориславский, такой же сирота несчастный, как и она. Нефтяник, рабочий, Иваном Пивтораком звался, — да ты, Андрусь, знал его хорошо… Начал ходить. Вижу я, что дивчина льнет к нему, расспрашиваю, разведываю про Ивана. Говорят: что же, бедный, а впрочем, парень честный, работящий, умный.
Как-то раз в воскресенье пришел он к нам, думал, что Марта дома, а Марты не было, куда-то вышла. Хочет он уходить, а я кричу. — «Что же ты? Постой, Иван, я тебе сказать что-то хочу». Остановился он, зарумянился слегка, затем сел на лавку.
«Ну, что там такое? Говорите».
Сижу я, молчу и посматриваю на него. Не знаю, с чего бы это начать, чтобы вроде и лросто с моста и чтобы чем-нибудь не обидеть хлопца.
«Как ты, — говорю, — Иване, думаешь? Марта наша ничего себе дивчина?»
«А вам какое дело до того, как я думаю?» отрезал он, а сам еще пуще загорелся.
«Эге, — думаю я про себя, — с тобой надо быть построже, если ты так режешь».
«Ну, — говорю, — мне-то до этого мало дела, да тебя-то она, вижу, за живое задела, а? А ты, может быть, знаешь, что у нее отца нет, и я для нее теперь и отец и опекун, и сват и брат. Понимаешь? Если бы я только заметил что-нибудь, знаешь, не того… то не забывай, что я за человек! Со мной шутки плохи!»
Иван даже задрожал от этих слов.
«А пускай же вам, — говорит, — пусто будет! Где это видано… грозить, а не знать, за что и про что? И кто это вам набрехал, что у меня недоброе на уме? Не бойтесь, Матию, — говорит он затем так важно, степенно, — я хоть и молодой, а тоже знаю немного, как и что должно быть. Мы сегодня с Мартой должны были уговориться, как и что делать, а потом уже и к вам, как к опекуну, прийти за советом и благословением».
«Ну, смотри же у меня!» проговорил я, а сам почувствовал, как в голове моей все смешалось и слезы брызнули из глаз…
Тьфу, ну и дурень же я, больше ничего!..
Ну, хорошо. Сделали мы заручины [152] , поженились они. У Ивана после отца каким-то чудом уцелел вот этот кусок земли. Скажу только, что в тот же год, весной, выстроил он, вроде как со мной вместе, вот эту хату, да здесь вдвоем и начали они жить. Правда, никакого хозяйства тут нельзя было завести, на этой голотече, но Марта вначале зарабатывала то шитьем, то пряжей, а после, когда и этого не стало хватать, пришлось и ей, бедняжке, идти работать на промысла. А как же иначе? Я ушел от них, жил отдельно, но когда только мог чем-нибудь помочь им, помогал, — известно, привык человек, сжился…
152
Заручины — обручение.
Как-то раз, месяца два спустя, встречает меня Иван, да и говорит:
«А знаете, — говорит, — Матий, что мы с Мартой надумали? Мне хочется знать, что вы на это скажете».
«Ну, что надумали? — говорю. — Рассказывай, что?»
«А вот что. Мы хотим с этого дня начать откладывать кое-что из заработанных денег. Знаете, лето наступает, авось немного лучше будут платить. Вот мы и решили скопить немного денег, хоть и тяжеленько придется, хоть и придется, как говорится, ремень на великопостную пряжку подтянуть, да зато можно будет… Знаете, в Тустановичах человек один продает кусок земли и хату, я уже говорил с ним. «Продам, — говорит. — Давайте двести пятьдесят ренских». Земля хорошая, за двести отдал бы. А я бы свою собачью конуру с этим клочком земли продал — вот уже и было бы пятьдесят ренских. Как вы думаете?»
«Ну что же, — говорю я, — если так, пусть будет так. Дай вам боже счастья! Оно и верно, что неплохо было бы вам вырваться из этой проклятой ямы».
«Ба, — говорит Иван, — это еще не все.
Мне сдается, что нам двоим до осени трудно собрать двести ренских, на это ушло бы года два. А если втроем — как вы думаете, может быть оно скорее будет?»
Я вытаращил на него глаза.
«Ну, — говорит он, — что вы так смотрите на меня? Тут дело простое: присоединяйтесь и вы к нам. Переходите жить в нашу хату — не нужно будет платить за квартиру, да и на еду у нас меньше уйдет. Будем вместе действовать, авось соберем хоть сколько-нибудь».
Вижу я, что хлопец правильно говорит, а тут еще и самого меня охота взяла вырваться из этой западни, а главное — им помочь чем только можно. Согласился я на все.
Начали мы действовать. Все шло хорошо, радовались мы, что вот-вот заживем своим домком. Иван вьюном вертится, и туда и сюда, — рад бы птицей вылететь из Борислава.
Работы в тот год было много, денег у нас собралось порядочно, хватило бы и на землю и еще кое-что осталось бы на обзаведение. «Господи! — говорит бывало Иван. — Скорей бы конец!» Но неизвестно, то ли бог не судил ему, бедному, дождаться окончания этого дела, то ли злые люди не дали.