Шрифт:
«Вот солнышко — почему оно такое маленькое, а о ген, говорил, что оно большое? Это, наверно, в небе такая небольшая дырка прорезана, что его немного только и видно!»
Но сейчас же в его голове закопошилась и другая мысль:
«Ой, да как же так? Восходит — там маленькая дырка; заходит- и там дырка. Равно дырка имеете с солнцем по небу ход»?»
Это не может вместиться и его голове, и он обещает себе, придя домой, сраму же расспросит! отца, какая это в небе для солнца дырка прорезана?
Мирон! Мирон! — слышен издалека крик. Это зовет мать. Мирон! услышал и вскочил, сбежал с берега к броду, чтобы перейти речку, да и остановился. Много раз уже переходил он через речку — и ничего, а теперь вдруг увидел нечто новое. Он стоял прямо против солнца и, поглядев в воду, увидел вместо мелкого, каменистого дна и мягких зеленых прядей водорослей одну бездонную, глубокую синеву. Он не знал еще, что это небо улыбается ему из воды, и остановился. Как же тут идти в такую глубь? И откуда она взялась так неожиданно? Он остановился и начал внимательно всматриваться в глубину. Все по-прежнему. Он присел. То же самое — только у самого берега видны знакомые камешки и слышно обычное приятное журчание воды у брода. Он обернулся в другою сторону, от солнца: глубина исчезла, брод мелкий, как и раньше. Это открытие и обрадовало и удивило его. Он начал поворачиваться во все стороны, пробуя, что выйдет, и радуясь дивному явлению. А про зов матери совсем забыл!
Долго так снова миленьким Мирон, то наклоняясь, то отворачиваясь от брода, но войти в воду все же боялся. Все казалось ему, что вот-вот посреди мелкого каменистого брода земля расступится и разверзнется бездонная синяя глубь под рекой, между высокими берегами, и полетит он в эту глубь далеко-далеко, исчезнет в ней, словно щепочка, брошенная в глубокий, темный колодец. И кто знает, как долго стоял бы он у брода, если бы не подошел сосед Мартын, который с вилами и граблями спешил на но кос.
— Ты чего тут стоишь? Вон там тебя мать кличет. Почему не идешь домой?
— Я хочу идти, да боюсь.
— Чего?
— Да вот, смотрите! — И он показал на бездонную синеву в воде. Мартын не понял.
— Ну и чего ж тут бояться? Здесь мелко.
— Мелко? — спросил недоверчиво Мирон. — А вон как глубоко!
— Глубоко? Смотри, совсем не глубоко, — сказал Мартын, и как был в лаптях, так и перешел брод, почти не замочив их. Переход Мартына придал и Мирону смелости, и он перешел через речку и побежал огородами домой,
— Какой глупый мальчишка! Пять лет ему, а еще броду боится, — пробормотал сосед и пошел своей дорогой.
III
А когда летом все старшие уходят в поле, Мирон остается один, но не в хате. В хате он боится. Боится «дедов в углах», то есть теней, боится пузатого дымохода, черного внутри от сажи, боится толстого деревянного колка, вбитого в оконце под потолком для вытяжки дыма от лучины, освещающей зимой хату. Мирон остается во дворе. Там он может гулять, рвать травинки и разрывать их на мелкие кусочки, строить домики из прутиков и щепок, которые наберет возле дровяного сарая, или просто лежать на завалинке и греться на солнце, слушая чириканье воробьев на яблонях и глядя в синее небо. Любо ему, и на детский лобик снова набегает облачко — появляется мысль.
«А чем это человек все видит? И небо, и землю, и отца с мамой? — возникает у него ни с того пи с сего такой вопрос. — Или чем слышит? Вон коршун кричит, куры кудахчут… Отчего это я все слышу?»
Ему кажется, что все это человек делает ртом — и видит и слышит. Открывает рот: так и есть, видно все, слышно все.
«А может быть, нет? Может, глазами?»
Закрывает глаза. О, ничего не видно. Открывает — видно и слышно. Закрывает снова — не видно, но слышно.
«Д-а, так вот оно как! Глазами видно, а чем же слышно?» Снова открывает и закрывает рот — слышно! Потом глаза — все слышно. Но вот пришла в голову мысль — заткнуть пальцами уши. Шу-шу-шу… Что это такое? Слышен шум, но не слышно пи кудахтанья кур, ни крика коршуна… Отнимает пальцы — кудахтанье слышно, а шума нет. Еще раз — то же самое.
«Что это значит? — рассуждает Мирон, — Ага, теперь знаю. Ушами слышу кудахтанье, а пальцами — шум! Ну да, ну да».
Пробует еще раз-другой — так, совершенно верно!
А когда жнецы сходятся на обед, он вприпрыжку бежит к отцу.
— Татуня, татуня! Я что-то знаю!
Что такое, сынок?
— Я знаю, что человек глазами видит.
По лицу отца пробежала улыбка.
— А ушами слышит кудахтанье, а пальцами шум.
— Как, как?
— Да так, ежели не заткнешь уши пальцами, то слышно, как курицы кудахчут, а как наткнешь, то слышишь только шум.
Отец захохотал, а мать, сердито взглянув на Мирона, сказала, замахиваясь на пего ложком:
— Иди, бродяга, иди! Такой большой парень, женить пора, а такие глупости говорит! Отчего ты никогда не подумаешь, прежде чем сказать, а нее так и ляпнешь, словно на лопате вывез?… Человек все слышит ушами — и шум и кудахтанье.
— А почему же не слышно все вместе? Если не заткнешь уши, так слышно кудахтанье, а если заткнешь, то слышен только шум? — спросил малыш. — Вот попробуйте сами! — И он для большей убедительности заткнул себе уши пальцами.