Кочубей высказал опасения, что Володя может испортить аусвайс. Володя в ответ рассмеялся. — Ты еще не знаешь о моих художественных способностях. Спроси у Вальки, как я досаждал ему, когда заметил, что он ухаживает за моей сестрой Клавой. Чуть ли не ежедневно Валька получал записочки от Клавы, в которых она назначала ему свидания. А записки-то были мои! Бывало, стоит, бедняга, ждет, а я подхожу и ангельским голоском спрашиваю: «Валя, что ты тут торчишь?» Клавка плакала, жаловалась маме, но я был неумолим. Кон- чилось тем, что Валька отлупил меня... Ну, а теперь, надо полагать, директору завода не удастся побить меня за то, что я немного потрудился над аусвай- сом, который он подписал. И вот аусвайс перед Кочубеем. Ну и чертенок же, этот Ананьев! Как он умудрился смыть фамилию Дудко и таким же точно почерком написать фами- лию Тимченко? Кочубей уверен, что только судеб- ной экспертизе под силу распознать эту фальшивку. — Молодец, Володя! 3. Лютый... Недаром так зовут февраль на Украине. В 1942 году он был поистине лютым. Резкий ветер наметал сугробы снега. Снег забивался в раскрытые ворота опустевших дворов, сквозь выбитые стекла, за воротник ветхого пальтишка. Кочубей быстрым шагом шел по улице. Что под- гоняло его? Ведь он снова стал секретарем партий- ной организации, но не такой, как раньше — большой, наркоматовской, а маленькой, подпольной, и он от- вечает перед партией, перед советским народом за все, что происходит в его Киеве. Он обязан помо- гать киевлянам, оказавшимся в фашистской неволе, поднимать их дух, сделать их сильными, непобеди- мыми. И это его работа сейчас — ходить по городу, все видеть, наблюдать, запоминать... Григорий сегодня впервые вышел на улицу, впер- вые увидел замороженный голодный Киев. Долгое пребывание под землей, голод, невзгоды и старое, 19

потрепанное пальто Володи Ананьева, что было на нем, сделали его неузнаваемым. По Красноармейской улице, которой немцы вернули старое название Большой Васильковской, шагал худой, с длинными светлыми усами и небритым истощенным лицом по- жилой человек. Вряд ли кто мог узнать в нем некогда щеголеватого молодого Григория Кочубея. В кармане у него лежал аусвайс на имя Николая Петровича Тимченко, действительный по 15 мая. Вспомнился Киев, каким он увидел его в октябре 1941 года, когда бежал из плена. С тех пор город еще больше сжался, притих и совсем замер... Перед гла- зами мелькают надписи: «Только для немцев». Так написано при входе в кафе, парикмахерские, киноте- атр, в магазины. Все только для немцев. Сгорбленная женщина по-старчески неторопливо тащила самодельную тележку. На ней — старые, с ржавыми гвоздями доски, кусочки горелого угля. Женщине нужно переехать на другую сторону ули- цы. Она повернула тележку, но расшатанное колесо зацепилось за пень. Женщина, надрываясь, дергала «гитлеровский автомобиль», как втихомолку киев- ляне называют такие тележки, но силы изменили бедняжке: тележка не двигается с места. Кочубей подбежал к женщине: — Бабуся, подождите, помогу... На Григория взглянули большие, удивленные глаза. Они были еще совсем молоды, эти глаза, с набухшими под ними от голода и холода синими ме- шочками. Глубокие морщины обезобразили девичий рот. Григорий молча перетащил тележку через до- рогу, пошел дальше... Из ворот выскочили пять сол- дат в металлических касках, надвинутых на самые глаза. Молодой лейтенант со свастикой на рукаве серой шинели резал воздух плеткой. Это — комен- дантский патруль. Попадись таким в руки... Кочубей быстро прошел мимо. Он решил сегодня непременно найти Катю Ост- ровскую, жену погибшего пианиста Виктора. Улица Горького. Вот и дом, в котором в начале войны Вик- тор распрощался с Катей. Третий этаж. Квартира слева. Дверь открыла женщина, закутанная в грязный серый платок. 20

— Катя Островская? — на Григория смотрели ис- пуганные глаза.— Кто вы такой? — Да так, знакомый ее мужа. — Разве вы не знаете, что Катя еврейка? Вы, наверно, не киевлянин, если не знаете, где они все... Ее с сыном загнали в Бабий Яр... Сыну было две недели...— женщина неожиданно закрыла дверь пе- ред Кочубеем. Григорий долго стоял перед дверью, за которой недавно жили молодые, счастливые Виктор и Катя. Не было сил шевельнуться. Вдруг его охватила ди- кая злость. Хотелось выбежать на улицу, поймать этого лейтенанта со свастикой на рукаве, хотелось закричать: «Я ненавижу всех, кто разделяет людей на арийцев и неарийцев, на белых и черных! Будьте вы прокляты, выродки, выдумавшие расовую тео- рию и уничтожающие невинных людей!» Внезапно дверь снова открылась, и женщина в се- ром платке закричала: — Что вам нужно? Чего вы тут стоите? — Когда кто-нибудь возвратится из семьи Ост- ровских, передайте, что Виктор убит... под Днепро- петровском. — Мне некому это говорить... Они все погибли. Кочубей выбежал на улицу. Перед глазами мель- кали таблички: «Только для немцев», «Только для немцев»... Он шел, сам не ведая куда. Опомнился на Влади- мирской горке. Сел на скамейку, покрытую толстым слоем снега, затем вскочил, смахнул рукавицей снег, снова сел, скрутил цигарку. Крепкая махорка не- много успокоила его. Владимирская горка. Он видел ее, словно в тумане. Снег, гонимый ветром, падал и падал, слепя глаза. Вспомнилась другая зима. Это было год назад. Они с Машей, словно дети, играли на этой аллейке в снежки. Затем выпросили у знакомых студентов лыжи и спустились с обрывистой горки. Это было, было... Григорию даже послышался смех. Так смея- лась Маша... Мимо Кочубея мелькнули двое: немецкий офи- цер и девушка. Это она так заливисто смеялась. Они побежали вниз, к Днепру. 21

Древний Славутич был скован льдом, покрыт толстым снежным ковром. Но что это? По реке дви- галась черная туча. Туча приближалась, росла. Это шли люди. Их много, двадцать, может быть, боль- ше— мужчины, женщины, дети. Шли сгорбленные, едва передвигая ноги. Несчастных подгоняли геста- повцы, полицаи. Толкали прикладами, били плет- ками... У Кочубея задрожали руки. Что эти звери соби- раются делать? На горке, около памятника святому Владимиру, начали собираться люди. Громко всхлипнула жен- щина. Пробежал полицай: «А ну, не скаплива- ться!»— и взмахнул плеткой. А на речке люди делали проруби. Кочубей при- таился в узенькой, засыпанной снегом аллейке. Он должен видеть, что будет дальше. Проруби готовы: две, три, пять... По команде люди складывают в кучу ломы и строятся в колонну. И вдруг... Крик отчая- ния, страшный, смертельный прорезал воздух и по- катился над Славутичем. Фрицы окружили несчаст- ных и ударами прикладов погнали их в черные про- валы прорубей... Один из обреченных схватил своего палача и вместе с ним бросился в воду. Гестаповцы на какой-то миг оцепенели, и толпа двинулась на этих зверей в человеческом облике. Еще один гитле- ровец полетел в воду. Автоматная очередь... Кочубей не выдержал и закрыл лицо руками. Когда Григорий поднял голову, все было уже кон- чено. Гестаповцы прикладами сбрасывали в проруби тела расстрелянных, а падавший с неба пушистый снег заметал кровавые следы. 4. Старик Тимченко уже несколько дней следил за рыжим мужчиной, который частенько болтается у контрольной будки. Уж не переодетый ли гестапо- вец? Петр Леонтьевич готов был поклясться, что не- делю назад видел этого типа на заводе; только тогда у него были черные, как смола, волосы и был он 22

очень похож на одноглазого Василия Загорного, ко- торый до войны работал на этом заводе автомехани- ком, а теперь устроился охранником. Петр Леонтьевич замечал, что на заводе стали действовать подпольщики,— старого рабочего не об- манешь. Он чувствовал: чьи-то таинственные руки мешали оккупантам. Особенно хорошо «действовал» болтовой цех. То и дело там ломался инструмент, которым нарезали болты. А эти болты были очень нужны для восстановления моста через Днепр. Про- являл себя и ремонтный цех. Гвозди, ценившиеся тогда на вес золота, цех потреблял в невероятном количестве, и все было мало. Почему-то часто стала портиться электропроводка на заводе. Электрик Ана- толий Татомир как будто опытный техник, а на заводе целыми часами кромешная тьма. А отчего случилось короткое замыкание в стыковом аппара- те?.. Нет, здесь, безусловно, действовали люди, твердо решившие сорвать восстановление моста. И еот этот рыжий. Неужели и впрямь — гестапо- вец, которому поручено выследить тех, кто вредит гитлеровцам? Как это проверить? Старик внимательно следил за рыжим. Очень уж подозрительный тип. Ходит к Лидке Малышевой... Кто она, эта молодая красивая бабенка? Почему по- селилась возле завода? Сразу же после работы старик запирал свой склад и прохаживался по заводскому двору, ко всему при- сматриваясь. И вот то, что он увидел вчера, его очень взволновало. Уже настал комендантский час, когда показаться в городе равносильно самоубийству. (Петр Леонтье- вич собственными глазами видел на Крещатике труп с приколотой запиской: «Он ходил по улице в 18 часов 10 минут».) У завода остановился автомо- биль. Из машины вылезли двое. Один — высокий, рябоватый, стройный, хорошо одетый, с синей нару- кавной повязкой, какую носят работники «рейха», имеющие право ходить по городу круглые сутки. А рядом с тем паном... Кто бы вы думали? Рыжий! Петр Леонтьевич непременно расскажет Кочубею об этом рыжем, ибо ясно, что он водится с гестапов- цами. 23

Вечером Тимченко все и выложил Григорию. Ко- чубей внимательно слушал. — Говорите, на Василия Загорного похож? Вот и спросите Василия: «Рыжий, случайно, не доводится тебе братом?» Непременно спросите, а дальше видно будет. Петр Леонтьевич так и сделал. Вопрос заведую- щего складом встревожил Василия. Он посмотрел на старика и сказал: — А как же,— брат родной... Разве ты не знал, что нас, всех братьев Загорных, шестеро и сестер трое. А рыжий Борис работает инженером. — Инженером? Странно! С чего это инженер возле проходной торчит, а? — Тебе-то что, старый черт?! Ну, беги в гестапо и выдай брата,— набросился на него Василий. — Дурак ты, вот что,— спокойно бросил Петр Леонтьевич и ушел, а сам подумал: «Посмотрим, что же дальше будут делать эти братья? Если рыжий честный парень, непременно испугается, что им за- интересовались, и скроется куда-нибудь. Ну, а если это гестаповский прислужник, наплевать ему на то, что какой-то Петр Леонтьевич интересуется им». Проходит день, второй. Старик глядит — рыжего в самом деле не стало, словно сквозь землю прова- лился. Значит, испугался! Как-то приходит на склад Василий: — Здоровеньки булы, Петр Леонтьевич! Просьба к тебе. Только не знаю, как и сказать... Семья у меня, понимаешь,— трое детей, да еще чужому чело- веку приют дал, а работаю один. Поддержи, век бла- годарен буду. Дай бутылку машинного масла, на хлеб обменяю... — А почему же тот человек, что у тебя живет, не работает? — спросил Тимченко, а про себя подумал: «Пришел парень проверить, кому я служу — нашим или немцам... Вижу тебя, дорогой, насквозь, словно тот стаканчик». — Почему не работает? — почесал затылок Ва- силий, затем наклонился к старику и зашептал: — Коммунист он, этот человек,— вот почему. — Ничего я не слышу, что ты там шепчешь... А насчет масла — подумаю. Зайди дня через два. 24

Когда Петр Леонтьевич рассказал об этом Гри- горию, тот воскликнул: — Дайте ему масла, непременно дайте! Мне ка- жется, братья Загорные — наши люди. Смелей зна- комьтесь с ними. Я убежден, они хотят привлечь и вас к делу. Им нужен ваш склад, разве вы не пони- маете? Через два дня Василий Загорный пришел на склад к Тимченко. Для него была приготовлена бу- тылка масла. — Может, твоему коммунисту еще что нужно, приходи...— сказал старик, прощаясь с Василием. Но Василий больше не приходил. Это беспокоило Тимченко. «Неужели боятся меня?» И он сам пошел на контрольную. Выбрав минуту, когда, кроме Васи- лия Загорного, там никого не было, он вытащил из кармана кусок мыла и буркнул: — Передай жене, в хозяйстве пригодится. В тот день старик долго не закрывал склад. Ему казалось, что кто-то должен к нему прийти. И до- ждался: скрипнула дверь, на пороге появился Васи- лий. — Вижу, дед, ты честный человек, наш. Тебе можно сказать: тот коммунист, что у меня живет,— мой брат Борис. — А я и сам уже догадался. Что же вам от меня, ребята, надо? — Борис хочет к тебе прийти. — Что ж, пускай приходит. Рыжий не заставил себя долго ждать: пришел на другой день. Он крепко пожал старику руку: — Спасибо, отец, что поверил мне. — И тебе спасибо, что мне поверил. Наведывайся ко мне... Кочубей решил встретиться с Борисом Загорным. Всех волновала эта встреча — и братьев Загорных и Григория, но больше всех нервничал Петр Леонтье- вич. «А что, если я навел на Григория гестаповских холуев?» От этих мыслей больное сердце сжималось, трудно становилось дышать. Тимченко пришел на свидание первым. Скверик возле Владимирского базара замело снегом. Словно белой скатертью покрыты давно 25

неметеные дорожки. Угасал мартовский день. При- тихший город как-то сразу погрузился в темноту. А снег сыпал и сыпал... Пять часов вечера. Условный час. Тимченко за- метил Кочубея, который медленно вышел из пере- улка. Сердце Петра Леонтьевича сжалось еще силь- нее: «Не последняя ли это прогулка Григория?» Невысокий, бойкий Борис Загорный выскочил неожиданно, словно из-под земли. Он шел, размахи- вая руками. Петр Леонтьевич видел, как молодые люди по- равнялись, что-то сказали друг другу и пошли вме- сте по направлению к заводу. На этом задание ста- рика кончалось, он мог идти домой, но ноги сами несли его за Григорием и Борисом. Хотелось окон- чательно удостовериться, что все в порядке, что Ко- чубея не схватят гады, подосланные Загорным. Молодые люди остановились возле завода, попро- щались и разошлись. Старик облегченно вздохнул и, опираясь на пал- ку, побрел домой. Лида Малышева тяжело опустилась на стул и мокрой рукой вытерла вспотевший лоб. Из зеркала, висевшего на стене, на нее глядело чужое лицо. Да, потускнела Лидина красота. Молодая женщина снова посмотрела в зеркало и, показав язык своему отра- жению, рассмеялась. Только бы победить Гитлера, тогда и щечки вновь розовыми станут и глаза пове- селеют, а пока что... Лида порывисто вскочила и бросилась к большому котлу, из которого с шумом вырывался вонючий пар. Хоть бы в этот раз не пере- варить мыло. Очень хотелось спать. Ведь только сегодня вернулась она из села, кз^да ходила менять мыло на продукты. Такая у нее работа. Надо товарищей подпольщиков кормить, белье им сти- рать. Трудное на этот раз выдалось путешествие. Дважды останавливали ее полицаи, перетряхивали узел, должно быть, искали листовки. Листовок, ко- нечно, не нашли, а два бруска мыла отобрали, хоть бы оно им боком вылезло. 26