Но Лондон — это совершенно другое. Её слабость — это страх потерять меня, который, к сожалению, неизбежен.

— Расскажи мне, как такое произошло, — прошу я.

— Я не знаю. Болела гриппом и ничего не замечала, то спихивала всё на лекарства, то совсем забывала. Затем поняла, что у меня довольно долгая задержка. Купила тест и… — Она замолкла, сглатывая слюну. Её голос сорвался. Как же её тяжело говорить об этом.

— И? — подытожила я.

— Положительно. Он показал положительный результат. Я долго не верила, приходила в себя, старалась собраться с силами. И я хотела бы рассказать об этом Тренту, но он… сообщил мне о том, что уезжает, возможно, навсегда. И я просто не смогла. А затем я поплелась куда-то, и через время оказалась у твоего порога.

— Ясно. — Только и смогла выдавить я. Больше ничего. Как мне реагировать на всё это?

Мы выдохнули. Вместе. Одновременно.

— И что будем делать? — спросила я.

— Мы? — удивилась она.

— Да, мы. — Мы — семья. Я, она — мы как составляющие этой семьи. Конечно же, «мы», а не просто «она». Лорен не останется одна.

— Я не знаю. — Лондон закрыла лицо ладонями.

— А срок ты уже знаешь?

— Нет. Я ничегошеньки не знаю.

— Значит, больница.

— Больница, — вторила она.

И мы обе поняли всё. Завтра мы пойдем в больницу. Вместе.

Я попыталась растормошить подругу, привести в чувства, и думаю, что хотя бы немного, но вышло. Для начала мы спустились вниз, где я заставила Лондон съесть хотя бы пару кусочков омлета, чтобы у неё были силы. А затем сели у телевизора у меня в комнате, чтобы поболтать. Когда Лондон наконец-то начала улыбаться, я поняла — теперь всё хорошо. Она была чертовски умилена кроликом, что подарил мне Майки. И пока она рассматривала животное, сидящее в клетке на моем письменном столе, я решила, как бы невзначай, спросить то, что меня гложило весь день:

— Лондон, — пауза, — ты уже решила, что будешь делать с ребенком?

— Не знаю. Это сложно. Я не хочу портить себе жизнь, Эм.

Я поняла. Она не собирается его оставлять. Если будет возможность, если ещё не поздно, то она сделает аборт. В любой другой ситуации я бы, наверное, поняла её, но не сейчас. Как она может думать об убийстве чей-то жизни, даже ещё не сформировавшейся, ещё не появившейся на свет, пока её подруга, наоборот, теряет ту самую жизнь? Как бы я хотела родиться заново. Здоровой. Как бы я хотела прожить полноценную жизнь и не быть обрывком чьих-то воспоминаний. Но я так и буду осколками воспоминаний людей. Я буду осколком в их памяти.

И я злюсь. Я чертовски злюсь на неё за то, что она хочет отнять жизнь у своего ребёнка.

Хватаю подушку, которая была у меня под боком, и со всей силы швыряю её в Лондон.

— Эй, ты чего? — возмущается она.

А я хватаю другую подушку, подбегаю к подруге и начинаю колотить её. Сильнее, сильнее. Пойми же, как мне больно! Пойми же, что я не хочу, чтобы ты убивала его! Но, видимо, Лондон принимает это за ещё одну непонятную мою забаву, она тоже подхватывает подушку с пола и начинает отбивать мои удары. Она смеется. А мне настолько больно, что хочется плакать. Почему она не замечает, как я мысленно подаю ей сигналы? Не убивай его! Не убивай своего ребенка!

Когда мы запыхались, то сели на пол. Мне стало легче. Злость вновь отступила куда-то вдаль — я выместила свои чувства в ударах. Иногда я не могу разобраться в себе, точнее в своих эмоциях. Они словно накатывают откуда-то на меня, внезапно, скачкообразно, словно вспышки на солнце. Сейчас я могу быть спокойной, но в следующую секунду могу рвать и метать со злости, еще через секунду уже могу рыдать белугой, а еще через две буду заходиться в безудержном смехе. Что это? Почему весь калейдоскоп эмоций может показаться всего за какие-то несколько мгновений?

Лондон прикасается к медальону, что весит у меня на шее. Открывает — а оттуда в воздух устремляется музыка. Это мелодия напоминает мне о Майки. Почему? Не знаю. Просто всегда, когда она звучит, у меня в голове вспыхивает его образ.

— Удивительная вещь, — произносит Лорен. А затем добавляет: — Расскажи, что произошло за тот промежуток твоей жизни, из которого я выпала?

Рассказать? Что мне ей рассказать? Память словно рассыпается, она не дает мне ухватиться за любое воспоминание — вот такая вот беда. Не могу сконцентрироваться. Теряюсь. Я слишком много волнуюсь. Слишком много думаю. Я кривлюсь.

— Просто расскажи.

И я рассказываю всё, что произошло, в основном, правда, плохие моменты. Но, как ни странно, не роняю ни единой слезы. Лондон выдыхает: «Прости, что меня не было рядом». Я лишь киваю.

Атмосфера немного накаляет, и я решаюсь её разбавить чем-нибудь. А затем мне в голову приходит замечательная идея.

— Держи. — И я протягиваю подруге второй фломастер.

— Чего?

Я встала у стены и жестом показала, чтобы Лондон нашла и себе свободный, чистый кусок стены, не исписанный моими ненормальными фразами или желаниями. Я слишком люблю записывать на стене всё, что чувствую. Но Лондон к этому привыкла, она видела несколько из них, но она не видела мой список. Забавно, знаю.