Потерев виски пальцами, я вновь принялась за свой уже остывший чай.

— Ты в порядке? Голова разболелась? — разволновался парень. — Где у вас аптечка?

— Да всё в порядке, — внезапно звонко засмеялась я после того, как была удивлена его реакцией, — просто мысли покоя не дают.

Сегодня была одна из самых обеспокоенных ночей. Пожалуй, если бы я составляла список таких вот ночей, то эта ночь стояла бы где-то в начале. Мысли пугали. Мысли копались во мне. Мысли не давали мне уснуть. Почему всегда то, что больше всего волнует нас, что днем мы пытаемся забыть, с чем справиться, всегда всплывает в разуме по ночам? Если бы можно было не думать об этом, забыть или вовсе стереть, то было бы прекрасно, но никак не выходит.

Майки остался на ночь. Он спал у подножья дивана, на матраце, который папа принес откуда-то, охраняя мой сон, ведь я спала на диване — моя кровать уже была занята. За всю ночь мы не обмолвились ни словом, только слушали неровное дыхание друг друга, как оно сбивалось и как выравнивалось — явный признак волнения.

Я слышала, как папа тихо спускался по ступенькам. Его походка никогда не была такой мягкой, можно было лишь гадать, от чего же это, но думаю, это всё из-за изнеможения. Кристи постоянно бродила по дому туда-сюда, то заглядывая на кухню и прихватывая с собой новый полный кофейник, то заглядывая в мою комнату, то просто бродила без цели от угла к углу. Всех нас волновало поведение Лондон, и все хотели бы знать подробности, хотели бы знать о том, как она дальше поступит. Моя мама спала с ней наверху, потому что она понимала отчасти её чувства. Да и к тому же, она мать, она знает, как быть в такой ситуации, знает, как успокоить ребенка, какие слова нужно подобрать.

Всё не могли дождаться утра, которое принесет с собой облегчение и скроет печальный след ночи.

Часов в десять утра я позвонила семье Одэйров, чтобы узнать, как у них дела. Разговоры с ними после смерти Ив мне всегда казались жутко длинными, но одновременно и короткими. Мы могли висеть на телефоне целый час, а сказать за это время всего-ничего. Но это не было признаком, что всё плохо, наоборот, это значило, что мы понимаем друг друга. Молчание было знаком сочувствия. Не знаю зачем, но каждый раз я старалась говорить радостным, жизнерадостным голосом, я рассказывала им о том, что случилось, или просто немного лгала, фантазировала, чтобы порадовать их, я постоянно произносила, что должна сиять также ярко, как Ив, ведь это был её завет.

Я, мама, Кристи, Майки, папа и кроль позавтракали. Только мы, люди, съели немного шоколадного торта, чтобы поднять настроение, а кролику были выдан корм. После завтрака Майки извинился и поспешил отлучиться по семейным делам. А Лондон спала до самого вечера, хотя, быть может, и не спала вовсе, а лишь притворялась. Но тот самый промежуток времени, пока мы ждали её пробуждения, был мучителен.

И я решила взять всё в свои руки.

— Вставай! — произнесла я и бросила в подругу подушкой.

Лондон повертелась в кровати и, накинув на голову одеяло, отмахнулась. Что ж, раз она не хочет по-хорошему, то будет по-плохому. Я запрыгиваю на кровать и пытаюсь расшевелить подругу, вытаскиваю из-под неё одеяло, расталкиваю, стараюсь столкнуть с кровати, но та лишь ещё больше сжимается в комок. Она сжимается и начинает вновь еле слышно рыдать. И тут я понимаю, какая же я дура.

— Лондон, — произношу.

Она не отвечает. Тогда я ложусь рядом с ней и обвиваю её тело руками. Вот так просто. Чувствую, как её трясет от рыданий. Но я не могу ничего сделать.

Я вспоминаю, что почти всегда она меня успокаивала. В первые месяцы после того, как я узнала о болезни. Когда я заходилась в истериках. Когда меня избила Стейси. И когда меня чуть не изнасиловал Брэд. Всегда. Почему я ни разу не могла её утешить? Почему я не могу подобрать слов сейчас?

Лондон плакала, а я все ждала, пока она успокоится. Я не знала, как выразить ей своё сожаление.

Как она будет жизнь без меня? Нет, не так. Как я буду жить без неё там, в пустоте? Или, быть может, где-то ещё, куда после смерти попадают души людей, если они и попадают, конечно. Я не могу представить свою жизнь, свою смерть без неё, без Майки, без моей семьи. Потому, порывшись у себя в воспоминаниях, я нахожу, пожалуй, единственные правильные слова:

— Я, правда, не хочу тебя терять. — Эти слова Лорен говорила мне всегда, когда я начинала заводить разговор о своей кончине. Она всегда их мне произносила.

— Я, правда, не хочу тебя терять… — эхом отозвалась Лондон.

Она развернулась ко мне лицом и стала рассматривать мои черты. У подруги такие несчастные глаза. Заплаканные, красные, опухшие. Я её не узнаю. И дело даже не в том, что она расплакалась, что она снова не накрашена и что она оказалась беременна. А, скорее, в том, что та весёлая Лондон, всегда подбадривающая меня, испарилась. Исчезла та девушка со скептическим взглядом на жизнь «Любви нет», которая вечно повторяла фразу «Смотри не влюбись» и смеялась чувствам в лицо. Пропала. Ушла. Умерла. И всё это из-за того, что она полюбила ещё раз, открылась Тренту.

Все мы кажемся сильными, пока не находим человека, который делает нас слабыми.

Хотя нет, не совсем так. Мы сильные, пока с нами те, кто нас поддерживает: друзья, родные, любимые люди. Но как только кто-нибудь из них нас покидает, мы становимся настолько слабыми, что вряд ли можем устоять на ногах под давлением всех чувств, внезапно обрушившихся на нас. Мы слабеем из-за того, что доверяемся.

А слабость — это не всегда хорошо. Она даёт свои собственные производные: нерешительность, трусость, робость, заниженное самомнение. А ведь все наши беды из-за собственной слабости. Я понимаю это, как никто другой, ведь я слаба; я боюсь признаться Майки во всём, боюсь, что он уйдет, боюсь разбить его свои признанием, боюсь причинить ему такую сильную боль, что он не выдержит. Да и я сама не вынесу. Мне будет больнее во много тысяч раз.