А война все больше заявляла о себе и в Грушевом. Весной получила похоронку на дядю Васю тетя Ксения. Сколько же было слез и причитаний. Петя и так рос малоразговорчивым, а после смерти отца совсем ушел в себя и стал задумчивым. Он и Люся часто садились в саду на скамейку и подолгу молчали.

Наступило лето 1942 года. Война приближалась к Богучарщине. Немцы рвались к Дону. Все чаще вражеские самолеты бомбили Богучар, переправу через Дон и окрестные села. От бомбежки прятались в погребе. Одной рукой мама несла Колю, другой держала Витю. Мы бежали, не отставая от матери. Самолеты проносились с ревом и так низко, что были видны головы летчиков в шлемах. Казалось, что им доставляло огромное удовольствие нагонять на нас страх. Маленький Витя панически боялся рева самолетов, он вырывался от матери и раньше всех прятался в погребе. Потом от страха долго не мог вымолвить ни слова и весь дрожал. За Витей торопливо спускались по лесенке мы с Люсей, мама подавала Люсе Колю, спускалась сама и накрывала всех нас своим телом.

– - Господи, -- молила она Бога. -- Уж лучше всех и сразу!..

Малышок Коля, словно понимая опасность, переставал плакать. Все затихали, прислушиваясь к доносившемуся через крышку погреба грохоту. Когда однажды из него выбрались, то увидели рядом с соседним домом большую яму: дом и крылечко взрывной волной перекосило, а на куче вывороченной земли лежало неподвижное тело бабушки-соседки. Она от самолетов не пряталась, так как была совсем слабой. Крикнув Люсе, чтобы побыстрей завела всех нас в дом, мама бросилась к лежавшей в крови и без движения старушке. Люся понесла Колю, я сжимала ладонь Вити и все время оглядывалась.

"Как же так? -- думала. -- Ведь только что приветливая бабушка сидела на крылечке и даже что-то нам крикнула, но из-за рева самолета было ничего не расслышать. Теперь же она неживая, и это так страшно..."

Ночью мне снился сон, будто на Грушевое налетели много-много самолетов и все бросились в погреба, а бабушка сидела одна и протягивала руки, чтоб и ее с собой взяли. Мама хотела ее взять, да куда-то подевался Витя. Ищем -- найти не можем. Слышим голос соседки-бабушки, что он залез к ней под крыльцо. Глянули, а он там сидит и плачет. Потом раздался сильный взрыв, и я проснулась. Утром мама сказала, что я спала неспокойно и все время кого-то звала. После гибели бабушки, которую похоронили на другой день, меня, как и Витю, стало бросать в дрожь, когда над селом с ревом проносились чужие, с крестами самолеты.

В Грушевое немцы ворвались неожиданно. Они разъехались по селу и стали всех выгонять из своих домов. Больных, кто не мог передвигаться, -- пристреливали. Слышалась стрельба, резкий, не наш говор, лай надрессированных овчарок. К нам во двор вбежал Петя и, еле отдышавшись, сказал:

– - Немцы из домов всех на улицу... Куда-то погонят, собирайтесь. -- И убежал.

Мама -- в шоке. Чего-чего, а чтобы вот так -- не ожидала. Да куда же ей-то с малолетками? И что с собой прихватить? Из оцепенения вывел крик младшего -- пора кормить. Но до того ли сейчас? Ведь с минуты на минуту нагрянут немцы. В голове все перемешалось и перепуталось.

Бросив на пол темное байковое одеяло, мама стала выкидывать из сундука и шкафа одежду, обувку. Связав все в узел, достала сумки и в них -- хлеб, кусок сала, крупу, картошку... Из сундука вытащила пачку документов, хотела сунуть в узел, да передумала. Метнулась во двор, нашла лопату -- и в погреб. Засунув документы в горшок, обернула его клеенкой и закопала. Вернувшись, опять взялась за сумки: все ли самое необходимое взяла, ничего не забыла? Мы тоже маме помогали, тут уж было не до разговоров. Часть одежды, что полегче, надели на себя. На полу узлы, сумки, а еще маме нести Колю: как все это дотащить? Зато управились, собрались и стали ждать. Дверь резко распахнулась, и вот они -- с автоматами, чужие, злые и что-то нам кричат.

Схватив с пола сумки и узлы, подталкиваемые дулами автоматов, выбежали на улицу. Там крики, плач, проклятия. Увидев сестру с Петей, мама потянула нас к ним. Я молча бежала за матерью и вдруг вспомнила, что куклу в сарайчике забыла. Как закричу:

– - Ма-ма! Катю забыли!

Уперлась, тяну мать назад.

– - Доченька! -- умоляла меня мама. -- Никуда твоя Катя не денется. Вернемся -- заберем. Пошли, пошли... -- Подошла тетя Ксения и тоже стала меня упрашивать.

– - Лучше купим. Не зли дядей, пошли!

А я словно остолбенела: как же так, любимая кукла осталась одна в сарае! Реву, не переставая. Конвоиры понять не могут, отчего это я разоралась. Никогда не кричавшая на нас мама, нагнувшись ко мне, упрашивает:

– - Помоги мамочке, возьми на ручки братика, а я Люсе помогу, совсем твоя сестричка запарилась. -- И передала мне Колю. Тот обнял меня за шею и что-то лопочет, вроде как успокаивает. Рядом оказался Петя, если что -- поможет. Удивительное дело, но я перестала плакать и вместе со всеми заспешила в толпу, подальше от злых глаз конвоиров.

Нас гнали без остановок. Немцы запретили кричать и громко разговаривать. Слышались их короткие приказы, плач малышей, они-то не понимали, что плакать запрещено. От жары и дикой усталости падали на землю старики, другие, более сильные и выносливые, их подхватывали и молча тащили за собой. Особенно тяжко доставалось многодетным мамам. Моя мама молча переносила зной солнца и тяжесть поклажи. Постоянно на ее руках были младший Коля или Витя. Слышала, как она молила Бога, чтобы помог выдержать и не упасть на землю. Часто вспоминала папу, его глаза, добрый голос, отчего хоть на чуточку, но ей становилось легче. "Нашему папе там тоже нелегко, -- говорила нам, -- и мы должны жить, жить, жить!" -- твердила как заклинание и уверенней шагала по пыльной грунтовой дороге.