Наконец начало светать. Как раз в это время, переправившись через Дон, передовые части советских войск со стороны Андреевки двинулись в обход Лыково наперерез отступавшим мадьярам и итальянцам. В село несколько бронемашин все же заскочили, но, постояв у еще дымившегося правления колхоза, водители развернули юркие бронемашины и поспешили догонять своих. Было еще рано, а на улицах совсем пусто. Высунувшись из люков, красноармейцы наблюдали довольно печальную картину: остовы сгоревших домов и многих других построек. Мадьяры так спешили, что побросали грузовики, орудия, танкетки...

Пурга тем временем поутихла, поземка прекратилась. В синих прогалах клочкообразных туч изредка появлялось утреннее солнце. Оно было так низко от кромки земли, что совсем не грело. Намаявшись за ночь, Васька с Колькой ничего этого не видели, так как утро проспали, а когда проснулись, то долго ныли, что их никто не разбудил.

Выскочив из избы, братья малость постояли, огляделись и побежали в конец улицы, где виднелись брошенные мадьярами машины. Как же их не посмотреть?

– - Понеслись что угорелые, -- покачала головой мать Анна.

– - Пущай погоняют, -- услышала голос свекора, стоявшего на крылечке. Он был тепло одет и в настроении. Придерживаясь рукой за перильца, Матвей осторожно спустился с крыльца и, хрумкая валенками по снегу, вышел на средину улицы. Тут обзор был побольше. Старик увидел, как вышел из дома Сашко Гусев, а чуть дальше, у своей избы, появился Иван Сизов. Махнув рукой, Матвей пошел им навстречу. Из сеней выглянула баба Галя, что-то хотела ему сказать, да раздумала и закрыла сенную дверь. Старики вскоре сошлись и начали свои "тары-бары": говорили громко, размахивали руками -- теперь-то кого бояться, чай, свои вернулись. Пошли гуськом к правлению колхоза. Оно сгорело дотла, видно, мадьяры бензина не пожалели. Торчала лишь полуобвалившаяся кирпичная печка, да кучи золы и разного жестяного хлама. Лыковцы словно ждали сигнала для сбора. Со всех улиц и переулков к сгоревшему правлению потянулись людские ручейки, и вскоре толпа загудела: сразу и не поймешь, о чем говорят. Об этом можно было лишь догадываться по отдельным фразам да громким выкрикам:

– - Если наши через Дон перебрались -- теперь не остановить... Вот поглядишь, попадут гады в мешок... В клещи их, в клещи!.. Против наших у них кишка тонка!.. -- Свои речи лыковцы сопровождали мимикой и энергичными жестами. Радость освобождения от оккупантов каждый выражал по-своему. Дед Иван Сизов веско сказал, что теперь мадьяр будут лупить до тех самых мест, откудова они к нам пришли. Дед Матвей слушал, кивал головой, кашлял, сморкался: он еще полностью не выздоровел. Другие сокрушались: сколь домов и ферм вражины попалили -- где жить-то и скот держать теперь? Особый разговор -- подготовка к весеннему севу: чем сеять, кому -- людей, кроме стариков, баб да детишек, нет. Зерна тоже нет, вся надежда на помощь "сверху". А помогут ли?

– - Бабы, а ведь скоро почта заработает, -- вспомнил кто-то. -- Начнем письма получать. Получим ли? Это уж кому как повезет... -- Разговоры, разговоры, о чем только не говорили: радовались, что пришло освобождение, думали, как выжить в условиях полной разрухи.

Был бы председатель совета Бганцов, он митинг провел бы, но его нет, говорят, к своим через Дон перебрался. Гудели до тех пор, пока Иван Сизов не крикнул, что надо председателя артели выбрать. Кто-то предложил председателем Сашко Гусева: здоровье позволяет, к тому же от мадьяр пострадал. Но Гусев -- ни в какую, на фронт собрался. Дед Иван Сизов, знавший о давнем намерении соседа, его поддержал.

– - Тогда сам рули! -- крикнула худая, но голосистая бабенка. Ее поддержали: иди-иди, упасть не дадим.

– - На руках, что ль, носить станете? -- отшутился дед.

– - Станем, станем! -- прокричали ради хохмы, зная, что Сизов еле ноги волочит и в председатели явно не годится.

Кто-то из подошедших, узнав о чем толкуют, предложил выбрать Матвея Колесникова: хоть и старый, да деловой, хозяйственный мужик. Дед Матвей и слушать не захотел: уж ежели Сизов по здоровью не подходит, то он и подавно. После того как осенью мадьяры забрали у Колесниковых восемь овец, дед Матвей так переволновался, что слег. Потом несколько раз ходил в комендатуру и просил вернуть овечек, а ему пригрозили: не угомонишься, и тебя прихлопнем.

Вспомнили, про одного из первых председателей колхоза, лыковского старожила Филиппа Яковлевича. Думали, что он тут, и стали звать, но его не оказалось.

– - Небось концы отдал! -- крикнул кто-то.

– - Да нет, вчерась видала -- живой!..

К Филиппу Яковлевичу занарядили делегацию. (Если забежать чуть вперед, то Филипп Яковлевич согласился возглавить колхоз, но лишь на год, не боле, а там придет кто-нибудь с войны помоложе).

Лыковцам пришлось задуматься и над тем, где же размещать правленцев: свободных помещений в селе не было. Порешили так, что поначалу они посидят в доме самого председателя, потом у Галушкиных -- у них семья небольшая и дом попросторней, -- а летом начнут строить новое помещение.

...С утра Васька с Колькой обегали почти все улицы, пересчитали брошенные мадьярами машины и орудия, потом вернулись на площадь, но там им было неинтересно. Думали увидеть Толика, а его почему-то не было. Прибежали к нему домой, постучали в дверь, вышла мать и сказала, что сын спит и будить его она не станет.

– - Такой день, а он дрыхнет, -- бурчал Колька.

– - Всю ночь человек не спал -- понимать надо! -- урезонил его старший брат.

– - Мы бы тоже не спали, кабы не дед... -- Братья шли по улице, спорили, а в это время люди с площади тоже стали расходиться. Послушав, о чем разговаривали дед Сашко с их дедом, вновь вернулись к машинам, но в кабины залезать опасались -- вдруг мадьяры гранаты туда подложили. Прибежали опять к Толику и застали его на ногах. Друг без всяких упрашиваний рассказал, как, боясь попасть под взрывы своих же боеприпасов, удирали мадьяры. Рассказывать пришлось не один раз, потому как после Колесниковых подбежали двоюродные братья Свинцовы, потом Васкаевы, за ними Борька Суменко и Алешка Гомин. Всем хотелось услышать, как драпали мадьяры.