– Прием стоит посетить хотя бы для того, чтобы поставить в известность лорда Этвора о Кайлирии. Достаточно, Висения. Спасибо. Очень точные замечания. Я сочту за честь присутствовать.

– Как прикажете, мой лорд, - Висения склонила голову.
– Я передам ваш ответ. На этом все?

– Да. На сегодня - да.

Эрелайн отвернулся к окну.

Висения ушла: об этом сказали тихий перестук каблучков, шелест платья и звук притворяемой двери. Дождь не утихал, касаясь стекла холодными пальцами и прижимаясь к нему лицом, чтобы разглядеть зыбкий силуэт кабинета и Эрелайна...

Лорд с силой отвел взгляд от окна, устало растер виски. Работа, работа, нельзя забывать... Нельзя позволять забыть.

Эрелайн подхватил смычок, взял в руки положенную на стол скрипку и направился к стеллажу, где за одной из створок мореного дуба прятался узкий, как сам инструмент, черный футляр.

***

– Завтра в Изломе Полуночи мы проводим прием.

Пальцы мягко касаются черно-белых клавиш. Мелодия, светлая и нежная, игривая льется из-под из них так же легко и свободно, как звенит ручей.

– Нас изволит посетить лорд вьер Шаньер. Будет досадно, если он не увидит свою невесту.

Стройная гармония - выведенная, кажется, не за фортепиано тонкой рукой Иришь, а чем-то гораздо более значимым, важным, вечным - нарушается уродливым диссонансом.

Фальшь!

Иришь поджимает губы, и мелодия, повинуясь ей, выравнивается, но теперь в ее светлый и звонкий строй вкрадываются странные паузы.

Вкрадывается тревога.

– Как вам угодно, матушка, - голос девушки звучит невыразительно, блекло. Ритм убыстряется, едва заметно, на один такт - или на участившийся пульс.

Досадно.

– Ужасная игра, Иришь. Отвратительная.

– Это все?
– не выказывая и тени того раздражения, что владело сейчас ей, спросила она. Дыхание выровнялось, пульс, зачастивший с испуганно забившимся сердцем, замедлился. Мелодия переменилась вместе с ней, вновь став звонкой и светлой. Вот только прежней легкости и свободы, радости в ней не было. И там, где прежде звенел колокольчиками игристый смех, теперь звучала принужденность, искусственность.

– Увидимся за утренним чаем.

– Не думаю, что буду голодна, - бросила Иришь, не оборачиваясь. Скрипнувшая дверь замерла, не закрывшись до конца.

– Увидимся за утренним чаем, - повторила леди самым сладким своим голосом. За которым, впрочем, прекрасно слышалась властность и если не неприкрытая угроза, то обещание. "Ты придешь на завтрак. А если не придешь, я заставлю тебя прийти".

Дверь закрылась с негромким стуком. Иришь хотелось резко опустить крышку фортепиано или больно ударить по клавишам, чтобы выплеснуть раздражение и злость. Но инструмент было жаль. Не доиграв мелодию, она оборвала ее на полуфразе и поднялась из-за фортепиано.

Полумрак скрадывал шаги, как скрадывал резкость линий и очертаний, шептался в изменчивой игре теней. В неровном свете свечей чёрная гладь зеркала дрожала, волновалась - как озеро в безлунную ночь.

Иришь вытянула из волос перламутровый гребень. Подойдя, убрала его в один из ящичков трюмо. Следом отправилось несколько тонких шпилек, удерживающих высокую и оттого тяжелую прическу. Черные волосы обняли плечи сладким дыханием ночи. И всколыхнулись, когда Иришь, присев за трюмо, провела по ним щеткой.

Говорят, если долго вглядываться в зеркало, можно заглянуть за грань и увидеть грядущее. Иришь улыбнулась уголками губ: она и без того знала, что ее ждет. И столько горечи отразилось в льдисто-голубых глазах той, кто смотрела на нее из зеркала, что девушка вздрогнула и отвела взгляд. Тихонько стукнула отложенная в сторону щетка. Пальцы, легко заскользили, перебирая волосы и заплетая их в простую косу.

"Нас почтит своим присутствием лорд вьер Шаньер"...

Слова матери слышались ей так отчетливо, будто кто-то, склонившись к ней, шептал их снова и снова.

Иришь нервно побарабанила по трюмо. Встала из-за него. И, повинуясь странному порыву, подняла положенный оборотной стороной вверх портрет.

Тонкие, чуть резковатые черты лица: острые высокие скулы, нахмуренные, не недовольно - сосредоточенно, брови, темно-синие бездны глаз. Такие невозможно чуждые, невозможно глубокие... невозможно пугающие.

Длинные пальцы Иришь скользнули по портрету, коснувшись бледных скул, вьющихся волос - темно-русых, будто присыпанных пеплом. Таким она всегда видела его, таким помнила, хотя с удовольствием не знала бы и не помнила никогда. Странная полуулыбка, грустная и усталая, таящаяся в самых уголках губ - и взгляд...