— Эня! Эня!

Приходилось одеваться и шагать к Калининым. Евгению только позови — набросит пальтишко, и вперёд. Шапочка набок, ухо «гуляет». В руках — пластилин, а сами руки — в цыпках.

Вот так они жили в те годы.

А потом случилось то, что случилось.

Вера дремала, уткнувшись лбом в окно такси — у неё было счастливое умение спать в любых условиях. Прямо как кошка! — завидовала Копипаста. Ей-то, чтобы уснуть, надо было обязательно лечь в постель — причём, в собственную, — трижды перевернуться с боку на бок, поменять нагретую сторону подушки на прохладную…

Такси угодило в пробку на подступах к Россельбану — трассе, ведущей в аэропорт. Бензиновый аромат выветрился, теперь в салоне припахивало ванильным освежителем — всё же не зря маленькая Лара считала, что слова «ваниль» и «вонь» однокоренные. Машина трогалась и снова застывала, Веру укачало. Когда именно такси вырвалось на просторы Россельбана, Вера заметить не успела — зато увидела, внезапно проснувшись, что они летят прямиком на серую «Нексию». Её бросило вперёд, на спинку водительского кресла, а потом — резко назад, так что голова наскочила на какой-то неведомый крючок, как пальто — на вешалку.

«Зачем тут крючок?» — удивилась Вера. Она потрогала голову, посмотрела на пальцы — красные.

Из «Нексии» к ним бежали люди — живые, раз бегают. И таксист тоже не пострадал — вон как бодро выскочил из автомобиля.

— А я ещё заправился, главное… Ты как так ездишь, а?

Водитель «Нексии» что-то объяснял, указывая почему-то в небо, — будто там сидит главный небесный гаишник, который их всех и рассудит.

— У вас пассажирка кровит, — сказал кто-то, и таксист бросился к Вере.

— Итить! — расстроился он. — Женщина, вы как? Я сейчас «скорую»…

Вера сказала, что не надо ей никакой «Скорой», она вполне нормально себя чувствует. Завязала голову шарфиком — место ушиба слегка пощипывало, но это пустяки. Важнее, как добраться до порта?

— Другую машину вызову? — спросил таксист. — Со скидкой будет.

Вера кивнула. Понюхала пальцы — от них пахло железом, как из только что вскрытой консервной банки. Мышь внутри завыла — ни дать ни взять сквозняк в трубе.

… — Это кто у нас? — спрашивала Вера, показывая маленькой Ларе картинку в книжке — там пушистый мышонок требовал песенку на сон грядущий. — Кто на картинке?

— Мышка! — отвечала Евгения, сидевшая на другом конце дивана.

— Сколько раз повторять, я не тебя спрашиваю!

— Извини, тётя Вера, я задумалась. Кто на картинке, Лара?

— Иска! — ликовала Лара.

— Да ты моя умница! А это кто?

Лара хитро поглядывала на Евгению, ожидая подсказки, и, не дождавшись, пробовала наугад:

— Иска?

Вера удивлялась — как можно спутать мышку с кошкой?

Лара была прелестной, немножко ватной девочкой — с таких рисовали старинные рождественские открытки. Даже сдержанная бабушка из Питера признавала — ангел.

Со дня Гериной гибели набежало уже года четыре — они именно что бежали, подобно людям из горящего дома. Евгения как принесла однажды к портрету Лариного папы найденный в парке кленовый лист, так и делала теперь это постоянно. То листья, то душистые еловые шишки, то яркие дикие яблочки, которые хотелось повесить себе на уши, как серёжки — все эти находки Евгения оставляла возле фотографии Геры, стоявшей на книжной полке. Втайне Евгения считала Геру и своим папой тоже: ей нравились его весёлые глаза. И он тоже был в очках, а это, объясняли в садике всезнающие няньки, передаётся по наследству.

Когда Евгения разговаривала с Герой, она называла его папой. Это слово очень удобно для тихих бесед, его можно произносить одними губами, без голоса. Евгения показывала папе свои рисунки и пластилиновые фигуры — держала их у портрета, пока руки не уставали. Папа улыбался — ему нравилось! Девочка прижималась губами к папиному портрету — и тоже беззвучно, тихо целовала его в стеклянную щеку. Конечно, она делала так не при тёте Вере и не при Лариной бабушке — Евгения знала, им это не понравится. Всё испортила Лара — подкралась и громко ухнула за спиной. Евгения выронила портрет: стекло треснуло так, что молния пробежала у папы прямо по лицу.

— Не смей брать! — кричала на нее тётя Вера. Потом она расплакалась и ушла к себе в комнату, а Евгения долго сидела на диване и тоже рыдала.

Она пыталась примерять к себе других пап — но они ей не нравились, ни один. У Марика, например, был папа с таким толстым животом, что Евгения серьёзно считала, он носит там ребёночка. Ещё у одной девочки от папы всегда очень плохо пахло, и он держался за дверь, пока девочка одевалась на улицу. Гера полностью устраивал Евгению, но ей сказали «не смей брать», и она, природно кроткая, не могла ослушаться. Папе поменяли стекло, но Евгения больше не приближалась к полке, где стояла фотография, а только издали затравленно поглядывала на неё. Шишки, листья и яблочки папе теперь приносила Лара, пока ей это не надоело.