— Так вы её в цирк лучше сводите, — посоветовала сердобольная дама, у которой сидел рядом сын в бархатном жилетике. Сидел, гадёныш, не шелохнувшись и так преданно пялился на спину органиста, словно там был начертан секрет богатства и счастья.

— У нас бабушка сегодня выступает, во втором отделении, — соврала Вера в ответ, и дама милостиво кивнула, как бы отменяя таким образом цирк.

Макароны в салате Копипасты расстроили Веру не только нарушением гастрономической гармонии — что это за ужас, в самом деле, холодная лапша, — но и неприятным воспоминанием о филармонии. Хорошо, что сегодня Лара ведёт себя идеально — они с Евгенией в соседней комнате играли в куклу. Куклой была Лара, а Евгения была просто Евгенией, как всегда.

Джон Пак открыл вино, которое сам же принёс, и сунул нос в горлышко — главное, не лезь в бутылку целиком, игриво посоветовала Юлька, и Вера вдруг увидела — да она же влюблена в этого Джона-Ивана, как не случалось со времён Валечки! По невозмутимому лицу корейца — бывают такие, где вне зависимости от силы переживаний проявляется лишь две-три эмоции, — сложно было сказать, как у них со взаимностью, но, судя по фактам-салатам, всё было хорошо.

Бакулина пригубила вино, обругала его и начала копаться в своей торбе. Выудила оттуда бутылку и поставила на стол с таким видом, с каким обычно ставят шах — и мат.

— Шатонёф-дю-Пап, — объяснила Бакулина. — Собиралась завтра подарить одному человеку, но уж давайте с вами выпьем.

Джон, вот молодец, не обиделся за своё вино, открыл папское и разлил его по бокалам, которые суетливая Копипаста уже успела вымыть и протереть салфеткой. Бакулина подробно рассказывала про сорта винограда, купаж, цвет, осадок и «ножки» — Вере так надоело её слушать, что она выпила два бокала залпом, и стол поплыл у неё перед глазами.

— А чем вы занимаетесь, Джон? — Вера вдруг услышала свой голос чётко, как по радио, хотя слова выговаривала с трудом.

Джон скромно улыбнулся:

— Да много чем.

— Джон — поэт, — вмешалась Юлька. — Сейчас он нам почитает.

— Обожаю поэзию! — сказала Бакулина. — И я так скучаю в Париже за русским языком!

— Правда скучаешь, — засмеялась Вера. — Словарь читать не пробовала?

— Джон, мы ждём стихи! — Юлька нервно косилась на Веру, принявшуюся наливать себе третий бокал шатонёфа — без всякого почтения к божественному напитку. Бакулина обиженно расчленяла в тарелке куриное крыло.

Джон встал из-за стола и вдруг страшно выкатил один глаз — как скульптурный конь Эрнста Неизвестного. Второй глаз остался на месте, что тоже сблизило поэта с той самой конской головой. Вера от неожиданности пролила вино на стол и в макароны — к полному отчаянию Бакулиной. Юлька забегала с тряпками-полотенцами, Джон вынужденно ждал, а потом, когда все угомонились — в основном Стенина, норовившая отжать тряпку обратно в бокал, — начал читать стихи, слегка и непротивно подвывая.

Спьяну Вера особенно легко вообразила эти стихи напечатанными в книжке — такой небольшой сборник в зелёном переплёте, строки начинаются не с прописной, а со строчной буквы. И каждое стихотворение было картиной — Вера слушала слегка гнусавый голос Джона и видела то, о чём он читал. Ноябрь, который не поднимешь. И девочку, что с яблоком в руке. И даже — лошадь из бетона уткнулась мордой мне в плечо.

— Отличное вино у твоего папы, Бакулина, — бормотала Стенина. — А какие стихи, Джон! Я их откуда-то знаю… Была книжка, да?

Джон засмеялся, был польщён. Признался, книги нет ещё. Но скоро будет, он уверен. Спасибо всем, спасибо Вере!

Бакулина вновь пошарила в своей торбе и вытащила оттуда на сей раз камамбер — тоже предназначенный одному человеку, но…

— Бедный твой человек, — веселилась Стенина. — Остался и без сыра, и без вина!

Ольга смеялась вместе со всеми, но глаза у неё оставались злыми. Они похожи на семечки, — и цветом, и формой, решила вдруг Вера. На пьяную голову всё стало таким понятным!

Сыр открыли, а носы, наоборот, прикрыли — но камамбер, умница, как только его разрезали, тут же почти перестал вонять.

— Фу, мама, что это? — в комнату вбежала Евгения, за ней следом притопала Лара. — Чем так пахнет?

— Попробуй, этот сыр из Парижа приехал, — сказала Юлька, но Евгения демонстративно зажала нос и себе, и малышке.

— А у нас сюрприз! — сказала она, не убирая руки от носа, и потому почти так же гнусаво, как Джон. — Представление!

Взрослые загрустили. Нет ничего скучнее, чем детские спектакли, — тем более Бакулина только что достала сигареты, а Юлька принесла из кухни пепельницу — здоровенное хрустальное корыто со специальными пролежнями. Пришлось вернуть сигареты в торбу, а хрустальное корыто поставить на стол; Джон поглядывал на него, как грудничок — на материнскую грудь.

Евгения привязала к спинкам стульев покрывало с бабушкиной кровати, спряталась за пологом сама и попыталась укрыть Лару — но малышка раскапризничалась, и Вера посадила её к себе на колени. Колени тут же онемели — Лара была тяжелой, как статуя. Та ещё кадушка, по версии старшей Стениной.

Представление было из жизни мягких игрушек — Евгения поднимала их над пологом и озвучивала одну за другой. Взрослые изнывали, Бакулина тяжко вздыхала, и только Лару действие приводило в искренний восторг.