Сосед закрыл книгу. Чтобы не забыть нужную страницу, он вложил в книгу осенний лист березы, только что залетевший в окно. Пассажир слез с полки, прошел по вагону.

А затем принес стакан чаю от проводницы. Пил медленно, помешивая ложечкой в стакане и о чем-то думая. Неужели он мог думать о чем-нибудь другом, не имевшем отношения к книге?

— Вы сели ночью? — спросил он меня.

— Да, сегодня ночью. Надеюсь, я не очень шумел и не разбудил вас?

— Нет, что вы! Я спал… В вагоне я сплю еще крепче, чем дома.

— А где ваш дом? — спросил я.

— Где мой дом? — повторил он и как-то странно, с веселой настороженностью посмотрел на меня. — Где мой дом? Пока мой дом тут, с вами под одной крышей.

— Пока… — спросил я. — Ну, а потом?

— Потом, — сказал он негромко, — я улечу на…

— Последнее произнесенное им слово показалось мне до того странным, что я не поверил своим собственным чувствам.

— На Звезду? — переспросил я.

Он не ответил, словно не слышал моего вопроса.

— На Звезду? — повторил я свой нелепый вопрос.

— Да, на Звезду, — ответил он. — Это в песне поется. Разве вы не знаете эту песню?

— Не знаю. Я в экспедиции был всю весну и все лето. В мое отсутствие, что ли, появилась эта песня?

— Возможно, что в ваше отсутствие, — ответил он. — Композитор написал музыку в связи с появлением одной книги. А поэт, известный поэт сочинил слова, — А вы слова не помните?

— Помню. Кто их сейчас не помнит! Но я без голоса. Да эту песню беспрерывно передают…

Он протянул руку и включил радиорепродуктор. Мужской чуточку мечтательный голос запел:

На Звезду, на Звезду

Улетел он, скиталец Ларвеф,

А в далекой Дильнее, милой Дильнее…

Не дав прозвучать песне, сосед выключил репродуктор.

— Надоело, — сказал он, зевнув.

— Сколько можно петь! Да и банально. Не тот мотив, и слова не те.

— А откуда вы знаете, что слова не те?

— Знаю, — ответил он тихо, почти шепотом, вложив в это краткое обычное слово какой-то особый, интимный, на что-то важное намекающий смысл.

Он замолчал. Молчал и я. В купе, кроме нас, никого не было. Две полки-нижняя и верхняя-пока были не заняты. Хотя неопределенное смутное чувство подсказывало мне, что нужно молчать, я заговорил.

— Какого мнения вы о той книге, которую только что читали? — спросил я.

— Эта книга вряд ли нуждается в моей оценке, — ответил он.

— Почему же, — возразил я, — каждая книга, так или иначе, оценивается читателем.

— Но ведь это необычная книга… Книга без имени автора… Известно только, что он не человек и родился не на Земле.

— Разве это так уж важно?

— А вы думаете! Языком этой книги разговаривает другая действительность, другой, чуждый вам мир, Слово «вам» он выделил интонацией, подчеркнул его смысл, словно между ним и мною зияла пропасть.

— А вам, — сразу спросил я, — вам не чуждый?

Он будто бы не заметил моего вопроса, а продолжал развивать свою мысль.

— Мир далекий, странный, хотя чем-то похожий на тот, в котором мы сейчас с вами находимся. Подчеркиваю, мир. Значит, оценивать нужно этот мир, а не стиль, то есть слова. Да и к тому же перевод довольно неточный. Переводила машина.

— Вы недовольны работой машины? — спросил я не без иронии в голосе.

— Недоволен.

— А кто вам дал право так категорически и безапелляционно судить? — спросил я с чрезмерной резкостью.

— Кто мне дал право? — ответил он спокойно.Не будем говорить о правах.

Смешно. Надеюсь, машина не обидится на критику. Не передан дух языка, а значит, дух мышления, неповторимый голос иной действительности.

— А откуда вам это известно?

— Известно, — ответил он тихо, но твердо.

— Вы специалист? Кибернетик? Лингвист?

— Это неважно, — сказал он уклончиво.

— Я же не спрашиваю вас, кто вы.

— Мне нечего скрывать, кто я. Я геолог, возвращающийся из экспедиции. Да это и без того видно по моему ватнику.

— Вполне допускаю, что вы геолог, и доверяю вашему ватнику. А вы допустите, что я учитель, преподаватель химии или математики.

— А почему бы мне в это не поверить, — сказал я. — Только вот разговариваете вы как-то странно, уклончиво.

Он промолчал.