Воскресным утром они пошли на рынок. Были то заморозки, то оттепель, Слобода то вздыхала льдистым дыханием, то переставала дышать. Простуженные скворцы клевали что-то мясистое на земле, таща в разные стороны.

По дороге ходили угрюмые слободчане, и собаки визгливо лаялись между собой, а не сидели, как обычно, под лавками. Очаги стройки с взбивавшими землю немецкими желтыми экскаваторами встали, и кирпичи и плиты лежали, копя пыль.

— Зимняя спячка, — констатировала Софья, смотря, как в брошенный котлован летит крупный снег.

Но вот начался рынок, и с ним — суета. Как пчелы люди возились в рыжем меду бесшумно, никто не кричал и не звал, продавщицы сидели на табуретах усталые, с повисшими на волосах ленточками.

В бочках лежала квашеная капуста, толкались между собой помидоры и огурцы. Круглые, как детские головы, грибы мочились. Дул свежий ветер, взъерошивая воду в пруду. Куда-то унеслись всегда бывшие в пруду утки.

Пошли мясные ряды. Рябчики, индейка, развороченные ломти свинины, — как будто створки в пролаз ада. Софья хотела взять побольше, она любила мясо, причем сырое, с кровью, и глаза ее при виде мяса зажглись, но Гортов пошутил, что есть свинину ему не позволяют религиозные убеждения. Глаза Софьи округлились, и сумка выпала из ее рук, так что Гортову тут же пришлось разъяснить, что он сказал это несерьезно.

Мимо прошли и завернули за угол две старушки с ясными кроткими лицами. У одной что-то шевелилось в авоське, какое-то существо. Гортов увидел выпроставшуюся когтистую лапку. Она билась.

***

В один из дней Софья, не предупредив, явилась к Гортову на работу. Она была в зеленом вязаном платье в пол, с закрытой шеей. Софья вошла в кабинет и вдруг сказала: «Я принесла пирожки».

Гортов встал, а потом снова сел. Встревожились Спицин и Бортков. «С яйцом и зеленью», — уточнила Софья. Пирожки дымились и пахли носками. Есть их было невозможно, словно это были глина и тина, перемешенные с землей. Хотя Спицину вроде нравилось. Он улыбался, жевал.

Гортов приготовил ею чаю. Софья выпила его и не шла домой.

Бортков смотрел на Софью во все выпученные глаза, как будто раньше не видел женщин.

— Чем занимаешься? — Софья подсела к Гортову.

— Читаю… — вздохнул он. Перед глазами лежал веер текстов. Слова после шестого часа сплошного чтения сбивались в кучку в его голове.

— Про черную сперму! — щурясь, сказал Спицин.

— Черную?.. — Софья, краснея, насупилась.

Гортов прочел: «Западные гомонацисты льют черную сперму на наши головы… Но мы не станем глотать ее».

— И что же, вы это напечатаете? — Софье качнулась на стуле, обняв руками щеки.

— Не знаю, — сказал Гортов.

Спицин доел все пирожки. Как кот, он облизывал пальцы. Софья все больше краснела, потом ушла.

— Гортов, а дай телефон позвонить, — попросил, долизав пальцы, Спицин.

Гортов ощупал карманы. Телефон куда-то пропал.

—Потерял, наверное, — ответил Гортов рассеянно. «Черная сперма… черная сперма», — он раз за разом читал про нее.

***

В лужах плавали черные кроны деревьев, как головешки. В пруду слышались хрип, копошение, и Гортов жался к Софье, страшась. Софья разглядывала что-то в телефоне, и ее лицо подсвечивалось, и были видны крепкие губы и лоб, и ласковые смеющиеся глаза.

— Твой друг с работы прислал мне фотографию белочки. Смотри! Белочка! — показала она с восхищением. — И уточки. Смотри! Уточка!

— Он хочет тебя трахнуть, только и всего.

Софья поморщилась и, двинув задом, слегка толкнула его. Гортов встал неудачно, и от толчка чуть не свалился в грязь. Он толкнул ее в ответ. Вцепившись друг в друга, они повалились в сырую листву. Что-то хлюпнуло под ногами. Было холодно, и налипала мерзлая грязь. Гортов снял с себя куртку и подоткнул под Софью.

«Подожди, стой, подожди».

— Почему? Зачем? Почему? — распаленный Гортов уже задрал платье ей и стащил с себя брюки.

— Ты тут… вляпался.

Гортов огляделся. Рукав был в свежем сером дерьме. Воняло невыносимо. Вдобавок только теперь они обнаружили молодую пару, смотревшую на них с другой стороны пруда с удивлением.

Они торопливо оделись.

— Оставь куртку, оставь… — быстро шептала Софья, почти синяя от стыда.

— Холодно же…

— Прошу тебя. Провоняешь.

В итоге, дойдя с комком куртки в руке до реки, Гортов спустил куртку на воду. Та надулась как парус и поплыла, унося зловоние.

— Весь измазался, и штаны, и рубашка, и в волосах… фууу…

Почему-то на Софью не попало ни капли, хотя она лежала снизу.

***

Ночью она говорила ему: «Милый мой, я твоя, твоя…», и смотрела большими плачущими глазами. «Моя», — соглашался, дыша ей на ухо, Гортов. Ветер свистел в оконной щели. Преждевременный мелкий снег падал.