Он стряхивал всех их с лица, как божью росу, и неотрывно следил за Софьей. Мужчины дышали вокруг нее, сгущаясь тучей, она стеснялась, склоняла голову, но не переставала есть. Мужчины сперва стояли в стороне, как будто опасаясь, а потом беззвучно и страшно двинулись на нее разом, беспросветным гудящим облаком.

Гортов думал о том, что стоит это прямо сейчас прекратить: можно взять ее за руку и с ней уйти, — она, вероятно, послушается, но что-то мешало, какое-то спокойное чувство, граничившее с обреченностью, но без трагизма, то есть ближе к апатии, но апатии неразрешимой, с оттенком мазохистской игры. Гортов стал больше пить, чтоб разобраться в чувствах.

Гортов выходил подышать и покурить на улицу. Ему будто бы примерещился в толпе грустный Порошин, но видение ускользнуло. Гортов вернулся в зал.

Софья сидела одна за его столиком. Незнакомый Гортову человек, худощавый, с высокой прической, трогал ее за коленку в сетчатом чулке, та отводила руку одной своей рукой, а другой снова кусала бутерброд с рыбой. Отогнав парня, подошел Чеклинин, склонился над ней, тугая мясная машина. Погладил по плечику тяжелой рукой, его шатало, и он трудно соображал, шрамы на лбу выстроились в новом порядке. Водка лилась из его штофа, стекая по узловатым пальцам, этими пальцами он щупал ее плечико и говорил: «В день две бутылки выпиваю… особенность организма такая… м-да… уральский мужик… содержу двух любовниц… кто имеет еще, в мои-то годы…».

Гортов на непослушных ногах подошел к Софье и взял с другой стороны за локоток. Чеклинин положил ей руку на спину. Гортов шепнул ей: «Пойдем». Софья сразу же встала и послушно двинулась следом. Рука Чеклинина тяжело и страшно свалилась вниз, как тесак, из-под которого вырвали доску. Он открыто и злобно смотрел им вслед. Ноздри его раздувались.

***

На следующий день позвонил Шеремет. Уставшим, дубовым от сна голосом он спросил: «Вчера я не сильно чудил?»

— Вообще ничего не помню, — добавил он. — Пришел, увидел Илариона, а дальше — провал.

И Гортов, сдерживая веселье в голосе, по старой дружеской привычке стал было разыгрывать Шеремета, мол, он буянил, устроил дебош, ударил отца Илариона бутылкой об голову, а потом... — но как-то сам поскучнел во время рассказа, и Шеремет тупо, с испугом и недоверием слушал, и Гортов бросил на середине, и признался, что сам ушел рано, и ничего не знает.

— А еще, — вспомнил Гортов. — Вчера ты сказал: «Это все». Вернее, «Все… это все…». Что это значит?

— А, ну с «Русью» все, понятное дело. Лавочка закрывается, — Шеремет шумно вздохнул в трубку. — Но ничего, скоро чего-нибудь подвернется, не суетись. Ты пока здесь досиживай.

— Но почему? А рост, а перспективы? О чем ты мне говорил месяц назад? Случилось-то что?

— А ты подумай, — с легким раздражением проговорил Шеремет. — Тут и объяснять нечего.

— Но ведь все спокойно работают, и не знают, и никаких даже слухов нет.

— И не будет. А потом в один день придешь на работу, а на твоем месте уже сидят какие-нибудь продавцы мебели и смотрят на тебя как на дурака.

Он посопел в трубку и сказал после короткой паузы:

— Сам поймешь, когда придет время, — и повторил свое «не суетись» еще раз.

***

Он возвращался в барак, а снег валил навстречу роскошными ватными хлопьями, словно это была не русская преждевременная зима, а голливудский Крисмас. Тревожных предчувствий не было, но вот дверь была нараспашку, и шкаф открыт, с вытряхнутыми вещами, словно распотрошенный. Софьи нет, и пропал Пьер, только листы инвентаря валяются на полу, с отпечатками обуви. Гортов услышал, как за стеной звонили: «дзянь-дзянь-дзянь». «Со-не-чка. Андре-ей!», — звала соседка.

Гортов закрыл за собой дверь и сбежал по лестнице. Он пошел к Славянского дому, сам не зная зачем, но быстрым, уверенным шагом. Чем тверже печатался шаг, тем тревожнее было Гортову. Он снова вспомнил Порошина, он вспомнил Чеклинина, и его лоб, и тот страшный удар, и девочку, которая пропала. А что, если пропадет Пьер? Тьфу! И почему именно Пьер? Свиньи никто не хватится, и ее не так жаль, хотя Гортов и прикипел к ней… Но если Софья?

Гортову приходили трусливые мысли в голову: он думал, что, если Софья пропала, то теперь зад старушки теперь предстоит вытирать ему. И кормить ее, и слушать ее истории о мнимых встречах с классиками.

Бесшумная бричка сбоку обогнала его. «Садись, Андрюша», — позвал его мягкий высокий голос. Чеклинин улыбался ему. Гортов не успел испугаться Чеклинина, как уже сел. Бричка поехала в сторону леса.

— Софья… — сказал Чеклинин с улыбкой и проговорил после долгой паузы. — Откуда она? Ты давно ее знаешь?

Гортов сказал.

— Сочная баба, — сказал Чеклинин. — Вкус у тебя хороший.

— С ней все в порядке? — спросил Гортов.

Чеклинин опять улыбнулся. Бричка вздрогнула на ухабе, и Гортов чуть не прикусил язык. По бортам зашелестели сырые ветки.

— А меня-то что спрашивать? Не сторож я Софье твоей, — сказал с он с несвойственной для себя веселостью. — Ты лучше о своих перспективах думай, а не о бабах. Телефоны вон, на каждом шагу теряешь. Собранней будь.

Гортов подумал, стоит ли спросить о сегодняшнем разгроме кельи, но вместо того заговорил о Шеремете.