Вой раздался вновь, еще более грозный и пронзительный, чем предыдущий. На этот раз Надя, не удержавшись, взвизгнула от страха.

– Что за епст? – оторопело спросил пробудившийся наконец Артем.

– Не знаешь, что?! – набросилась на него Надя. – Так спроси своего друга, он тебе расскажет. Так, надо уходить отсюда, убираться, что расселись?

– Волки, – объяснил Игорь и вновь зевнул. – Воют где-то на луну. Я, как услышал, тоже поначалу испугался.

Артем неспешно сел, затем поднялся. Притянул Надю, обнял, она уткнулась лицом ему в грудь и заревела навзрыд.

– Ничего, – говорил, прижимая Надю к себе и поглаживая ее по коротким каштановым волосам, Артем. – Ничего, епст, не бойся. Волки – это не страшно. Нечего нам их бояться, пускай лучше они нас.

Надя всхлипнула, подняла на Артема заплаканные глаза. Все-таки он молодец, подумала она. Спокойный, выдержанный, а что грубый и недалекий, так кто не без изъяна.

– Хорошо, – сквозь слезы улыбнулась она.

– Ну вот и лады, – заключил Артем. – Ложитесь спать, епст. Моя очередь дежурить.

Автоматная очередь разорвала степенное лесное спокойствие. На расстоянии в пять шагов она перечеркнула атакующего, отбросила его и опрокинула наземь.

Медленно, очень медленно Литовченко двинулся вперед. Вгляделся, усилием воли подавил страх. Застреленный походил на человека, но человеком явно не был. Узловатые, поросшие густой шерстью руки, а скорее лапы, конвульсивно дергались, взрывая землю бурыми кривыми когтями. Нижние конечности в брезентовых, выпачканных грязью штанах были неподвижны, чудовищного размера ступни походили на уродливые, распяленные резиновые перчатки. Литовченко бросил взгляд на лицо умирающего, и его едва не вывернуло, как недавно Хакимова. Костистое, оскалившееся, с запавшими желтоватыми глазами и покатым лбом, это лицо больше походило на морду. На волчью морду, понял прапорщик, а путаные свалявшиеся пегие волосы – на шерсть.

Литовченко осторожно приблизился. В двух шагах от застреленного урода лежал отлетевший в сторону кухонный нож с треснувшей рукоятью. Прапорщик нагнулся, двумя пальцами брезгливо подобрал его, осмотрел лезвие и зашвырнул нож в лес.

Желтоватые глаза закатились, когти перестали скрести землю, похожий на волка человек дернулся в последний раз и застыл.

– Сволочь, – сказал вслух Литовченко. – Гнида такая, гадина…

Он перевел дух, оглянулся по сторонам. Солнце уже едва выглядывало из-за лесной изгороди. С минуту прапорщик обдумывал положение. Если поблизости бродит еще парочка таких тварей, то ночи в лесу ему не пережить. Оставался единственный путь – к объекту, и предстояло спешить, чтобы достигнуть его до темноты.

Держа автомат наготове, Литовченко зашагал по просеке. Стараясь не смотреть, обогнул тело Хакимова, ускорился, затем побежал. До зарезанного пса он добрался, когда уже начало темнеть. Перескочил через него и побежал дальше. Настежь распахнутых ворот прапорщик достиг, когда вечерние сумерки уже сгустились.

Литовченко остановился и медленно, опасливо двинулся к объекту. Поравнялся с воротами, прижавшись спиной к распахнутой створке, приставными шагами добрался до проема и заглянул вовнутрь. Метрах в десяти от ворот скрючилось на бетонной плите обезглавленное женское тело, за ним мужское, с головой, но без нижних конечностей. Между ними распростерлась, вытянув лапы, собачья туша.

Литовченко окинул взглядом зажатое стальным забором пространство метров в полтораста в диаметре. Крытую бетонными плитами площадку. Пустой решетчатый собачий вольер. Двухэтажное кирпичное строение по левую от него руку, по виду – жилой дом. Гараж поодаль, застывший рядом с ним грузовик. Приземистое прямоугольное здание, судя по всему – генераторную. И примыкающий к ней справа массивный куб с плексигласовыми стенами. Свет ни в одном окне не горел, в стремительно сгущающихся сумерках тела убитых походили на небрежно разбросанные по бетону тюки с тряпьем.

Стиснув зубы, прапорщик отлепился от воротной створки и рванул внутрь. Отмахав с десяток прыжков, остановился, описал стволом автомата полукруг, замер, прислушиваясь и вглядываясь в почти уже полную темноту. Ничего не услышал, не разглядел и бросился к генераторной. Дверь ее оказалась распахнутой, распределительный щиток – развороченным, разорванные провода лезли из него, будто расплетающийся клубок змей. Минут пять Литовченко постоял недвижно, давая глазам привыкнуть к темноте. Затем, когда из-за облаков пробилась полная луна, двинулся к кирпичной двухэтажке. В отличие от генераторной, входная дверь в нее была заперта. Прапорщик шагнул на крыльцо, собираясь отжать дверную ручку, и в этот момент, как тогда, в лесу, уловил за спиной движение. Скользнув вдоль стены, Литовченко замер.

Он никогда не был трусом, да и не пристала трусость человеку, не раз раскланивавшемуся с костлявой. Но сейчас он почувствовал, как ужас, животный бесконтрольный ужас, народившись в нем, раскатывается по внутренностям, сдавливает желудок, колотит в сердце и спазмом корежит гортань. Раскачиваясь из стороны в сторону и мотая страшной косматой башкой, в мертвенном лунном свете косолапило по бетонным плитам исполинское уродливое чудовище. У Литовченко подломились колени, он сполз спиной по кирпичной стене, завороженно глядя, как чудовище приближается. А потом оно вдруг застыло, задрало башку и разразилось хриплым, отрывистым ревом. Опустилось на четвереньки и взревело вновь, а затем оторвало от земли обезглавленный женский труп и впилось в него зубами.