–  Почему же последние деньки? И солнышко у вас «последнее»… Зря вы так, Василий Андреевич, не торопите события - на тот свет всегда успеется. Уверен, вы еще ой-ой как пошумите с Моисеем Залмановичем.

Старик внезапно разгорячился: своим глупым оптимизмом следователь задел его за живое.

–  Да потому! Что вы ерунду говорите, в самом-то деле?! Из нас обоих уж давно песок сыплется! Если вы дернете Нисенбаума, то его запросто кондратий хватит. А вам, давайте говорить прямо, лишь бы отчетность соблюсти…

–  Серьезно? Ну спасибо, что предупредили. Мы и вправду собираемся его пригласить на беседу. Он что же, так тяжело болен?

–  Тяжело?
– Мощные Линзы презрительно смотрели прямо в глаза Никите Владимировичу - Да он весь разваливается! У него ж не зря номер на руке вытатуирован! Понимаете, что это значит?

–  Догадываюсь… - Следователь с готовностью помрачнел.
– Мы это обязательно учтем. Обещаю, что мы будем обращаться с ним исключительно аккуратно.

–  Впрочем, и я не лучше, - Василий Андреевич завелся окончательно.
– Только номера у меня нет, ваши ребята не такие аккуратисты. Номеров нам не ставили. А так все то же самое, только среди родных березок…

–  Я знаю, - мягко ответил Никита Владимирович.
– И где же содержали Моисея Залмановича, извините за бестактное любопытство?

–  Откуда мне знать, где его содержали? Он об этом вспоминать не любит. Сказал однажды, что еще мальчишкой тогда был… Да упомянул, что на нем какие-то медицинские опыты ставили. И дальше прямо как отрезало - замолчал. А я и не настаивал: на себе испытал что-то подобное… Только вот опыт ставился другой, не медицинский, а… пошире, в мировом, скажем так, масштабе эксперимент: «Построение социализма в отдельно взятой стране».

–  Ну да, да… я все хорошо понимаю. А чем он конкретно болен? Может быть, мы сумеем помочь…

Мощные Линзы прикинули и решили, что ничем не рискуют:

–  Никто не знает, что с ним такое. У него все полетело… весь организм. Тысяча болезней.

Следователь усмехнулся про себя.

«Болеет весь организм» - как это похоже на пенсионеров! Он еле удержался, чтобы не поинтересоваться, не смотрит ли старикан по утрам ток-шоу Малахова.

–  А точнее?

–  Да он везде лежал, - с горечью сказал Василий Андреевич.
– Доктора буквально разводят руками. Он про опыты почему-то помалкивает, а они что ни пробуют, ничего не могут сделать… - Мощные Линзы внезапно нахмурились. Они вдруг - неожиданно для себя - осознали некоторую странность в скрытности партнера по шахматам.

Никита Владимирович сделал пометку в блокноте.

–  Государство обязательно обратит на это внимание. Я лично позабочусь. Но вы пока не обнадеживайте вашего товарища: я же не решаю эти медицинские вопросы. Расскажете потом, а сейчас вообще не нужно обсуждать с ним эти вопросы, касающиеся здоровья. Договорились? А вот об убийстве обязательно с ним поговорите - может быть, он что-то вспомнит из услышанного. Ну а про болячки пока лучше повременим…

Мощные Линзы ничего не имели против.

Просьба казалась вполне разумной. Зачем внушать человеку призрачные надежды?

Если признаться, то на душе у старика стало значительно легче, когда следователь его отпустил. Мощные Линзы ничем не погрешили против совести - наоборот, постарались помочь товарищу.

И может быть, даже преуспели в этом.

…Никита Владимирович откинулся в кресле и задумчиво побарабанил пальцами по столу. Никакое убийство в парке его, конечно же, не интересовало. Там, действительно, прибили бутылкой какого-то прохожего придурка, и спецслужбы этим воспользовались как удачным предлогом для специальных бесед. Хулиганство, разгул шпаны, драки по пьяни - всю эту ерунду можно вообще не расследовать. Кстати говоря, и до Мощных Линз Никите Владимировичу тоже не было дела. Его интересовал исключительно Моисей Залманович Нисенбаум, особенно же - состояние его здоровья. Правда, не само по себе, а в свете определенных симптомов.

Он вынул мобильный телефон, настучал номер.

–  Похоже, мы нашли его, - сообщил он, не здороваясь.

* * *

Придя домой, Моисей Залманович Нисенбаум положил шахматную доску на тумбу, служившую одновременно и столом, и шкафчиком для обуви, да и вообще всем чем угодно. Снял плащ, повесил на крючок шляпу, переобулся в полуразвалившиеся тапочки и замер, поглощенный тревожными мыслями.

Его покамест никто не трогал, но Нисенбаум очень не любил, когда карательные органы - неважно, какие; он, что характерно, никогда не называл их правоохранительными – приближались к нему на расстояние вытянутой руки.

Сейчас же они приблизились именно на это расстояние.

Моисей Залманович почти ни с кем не общался, позволяя себе из всех развлечений одни лишь шахматы; Василий Андреевич, в принципе, не был ему другом, но, тем не менее, являлся на сегодняшний день самой близкой душой. И вот эту близкую душу внезапно тянут в прокуратуру - зачем, неизвестно.

Моисей Залманович автоматически сделал стойку.

Он, естественно, не исключал у себя паранойю, усиленную склерозом. Но, как говорится, если у вас паранойя, то это еще не значит, что вас никто не преследует. За долгую жизнь у Моисея Залмановича неплохо развилась интуиция, которая никогда его не подводила.