Я уже понимал, что не нужно верить своим ушам. Уши – ненадежное средство для определения честности. Язык – тоже очень сомнительное средство. Слова ничего не стоят, грош им цена.

Только глаза. Глазам можно верить. Своим глазам, не чужим. Глаза не врут. Красная полоска – это правда. Единственная правда. Верить можно только ей. Только она – мерило честности. Проступила красная полоска – нет этому человеку доверия. И нет у него будущего. Ему дорога – в тюрьму. Не проступила – значит, человек чист. Чиста его совесть. Чисты глаза. Такому можно верить. Сегодня можно. А завтра?

Разделила тонкая красная полоска мир – на чистых и грязных, на позитивных и негативных, на тех, у кого есть будущее, и у кого его нет...

ххх

Менеджером в тех домах трезвости был афроамериканец лет сорока, по имени Джим. Сам «из бывших», Джим не так давно закончил лечение и начал свою профессиональную карьеру.

Это был злой, дерзкий человек, который после долгих лет унижения получил власть над себе подобными, такими же, каким вчера был он сам. Из грязи в князи. Джим отвратительно лебезил и пресмыкался перед персоналом клиники, зато с высокомерием и грубостью обращался с пациентами, норовя всякий раз их унизить, напомнить, что они – никто и ничто. Кричал на них, подгонял, чтобы живее выходили и садились в вэны, словно гнал скот. Точно так же он самоуправствовал в домах трезвости, назначая своими подручными (их называют сержантами или капитанами) тех, кто ему нравился и так же рвался во власть. В обязанности Джима входила и процедура изгнания из дома трезвости тех, кто был уличен в употреблении наркотиков, что он проделывал с большим наслаждением.

Франческа хоть демонстративно держалась подальше от верного пса Джима, уж больно он был одиозен, но, подозреваю, его работой была довольна, ценила его за преданность и готовность служить.

Пациенты Джима ненавидели. Однако малейшее возмущение с их стороны в его адрес Джима трактовалось как бунт, и бунтаря тут же выгоняли на улицу.

Пациенты часто жаловались на самоуправство Джима и на чудовищные бытовые условия в домах трезвости. Кроватей там не хватало, спали они там на полу, на матрасах; отопление и кондиционеры работали плохо. В тех чудных домах трезвости обитали сонмища тараканов, клопы и прочие насекомые. И хвостатые мышки.

Ушам своим я уже не слишком доверял. Но пациенты порой задирали свитера и футболки, показывая на теле кровавые волдыри от укусов клопов. Глазам приходилось верить.

Разумеется, там процветало воровство – воровали деньги, плейеры, мобильные телефоны. Помимо прочего, все страдали от невозможности уединиться, от отсутствия личного пространства. Не все следили за личной гигиеной, одежда у многих была ветхая, нестиранная. Некоторые принимали выписанные врачами сильнодействующие психотропные лекарства, вызывающие специфические запахи. И над всем этим – самоуправство Джима с его сержантами и капитанами. Словом, это было еще то лечение...

На меня пациенты смотрели, как на чудака. Русского чудака, который ни черта не смыслит ни в наркоманской, ни в тюремной, ни в уличной жизни. «Книжный умник. Еще и пытается нас чему-то учить». Впрочем, видя мое сочувствие их нуждам, старались быть со мной повежливей.

Как защитник униженных и оскорбленных, я шел к нашей очаровательной директрисе, вернувшейся из очередного бутика с ворохом модных тряпок. Говорил ей, что условия в домах трезвости архиплохие. Нужно что-то делать...

Франчи моргала прелестными глазами. Она только что – из бутика, понятно, там шелка, кожи, меха. Музыка, примерочные, зеркала. А тут какие-то поломанные кондиционеры, мыши, клопы... Фи.

Нетерпеливо меня перебив, Франческа отвечала, что она обо всем знает, и меры уже принимаются. Напоминала, что я все-таки не домоуправ, а нарколог, и должен заниматься лечением больных. Вскользь замечала, что бытовые и ремонтные услуги нынче стоят дорого, а зарплату хотят получать все сотрудники. Наш разговор обычно на этом заканчивался.

Расставшись с Франческой, я изливал свое недовольство перед Лизой. Но и она умеряла мой гнев:

– Да, Марк, ты прав. Франчи, конечно, жадная сука, на всем экономит. Но тебе не кажется, что пациенты тебя водят за нос? Они ведь специально переключаются на другие темы, лишь бы не говорить о наркотиках. Наркоманы не хотят говорить о наркотиках, это их самый больной вопрос. Они готовы тебе рассказывать про все на свете, о клопах и мышах, всю душу вывернут перед тобой наизнанку. Но только о наркотиках будут молчать. Им про это говорить стыдно, страшно. Они эту тайну прячут ото всех. Поэтому и грузят тебя бытовухой. Понял?

Я уже не сомневался, что совершил ошибку, выбрав эту профессию. Не знал, кого винить во всем: себя, Франческу, пациентов? Все чаще меня охватывала растерянность, отчаяние. Я совершенно не понимал этих людей. Не видел никакой пользы в том, чем занимаюсь.

Уйти? Бросить? Выбрать какую-нибудь другую специальность? А может, вернуться в Россию? В Россию, в Россию... Там все знакомо, все родное. Перед мысленным взором часто возникал яблоневый сад рядом с нашим пятиэтажным домом. Ветки яблонь доставали почти до окон нашей квартиры на втором этаже. Летом я спал на балконе, на скрипучей раскладушке. Вдыхал запах яблонь. По утрам слушал пение птиц, кутаясь в шерстяной плед. Ах, как хорошо это было, как хорошо!..