Предметы были самые разные: психология и психиатрия, фармакология, семейные отношения, трудовая этика – все в контексте наркомании и алкоголизма. То есть, наркозависимость рассматривалась под различными углами зрения, в разных аспектах.

Преподаватели в доступной форме объясняли теорию. Практически все в их объяснениях для меня звучало ясно и убедительно. В отличие, кстати, от большинства моих однокашников, которым теория в голову никак не шла: они без конца переспрашивали, и преподавателям приходилось разжевывать для них едва ли не каждое слово.

Я с некоторым сочувствием и высокомерием поглядывал на своих будущих коллег. Вот же тугодумы!

Но мое высокомерие всезнайки тут же улетучивалось, когда кто-нибудь из них, не выдержав условностей казенного книжного языка, переходил на язык нормальный – уличный, на котором говорят наркоманы и алкоголики в крэк-хауз, участках полиции, клиниках.

И тогда они обсуждали не придуманных книжных героев, а себя. Кто-то сетовал на то, что жена ему по-прежнему не верит: «Стоит под дверью туалета и слушает, что я там делаю». Кто-то возмущался, что его подружка тоже ему не верит: когда он приходит к ней, она, прежде чем поцеловаться, всовывает ему в нос палец, в обе ноздри поочередно, проверяя, нет ли там крупинок кокаина. Одна студентка жаловалась на своего бой-френда, который не разрешает ей ходить на группы «Анонимных Наркоманов», ревнует и подозревает, что она, бывшая проститутка, там занимается «старыми делами».

Короче, когда начинался разговор настоящий, взаправдашний, а не теоретический, я вжимался в парту, с ужасом думая о том, что скоро получу диплом и должен буду лечить тех, о ком не имею ни малейшего представления...

Трезвые студенты. Маргарет. Сколько можно прощать?

В нашей группе лишь трое не принадлежали к «бывшим»: священник Виктор, я и Маргарет.

Однокурсники относились к нам по-разному: Виктора очень уважали, ко мне относились со снисхождением и некоторым любопытством, а вот Маргарет откровенно не любили, даже, не побоюсь этого слова, ненавидели. И она им платила той же монетой.

Островитянка с Карибских островов, Маргарет была миловидна, любила яркую одежду, для макияжа тоже использовала яркие тона. Кожа у нее имела тот неповторимый темно-янтарный отлив, который так часто волнует белых мужчин.

Ей было чуть больше тридцати. О своей личной жизни, в отличие от большинства остальных студентов, Маргарет не распространялась, ограничившись признанием, что она – мать-одиночка.

Общую антипатию к ней вызывало не то, что она – из «трезвых, а, значит, чужая. В причинах этой вражды я долго не мог разобраться. А то, что вражда – глухая, непримиримая – существовала, сомнений не оставалось.

Студенты постоянно отпускали в адрес Маргарет обидные шуточки. В каждом их слове, обращенном к ней, сквозила злая ирония. Ее называли то «наша святая мамочка», то «лучший друг всех американских детей». Этой травлей с особенным усердием занимался Рауль: иногда останавливался напротив Маргарет и, глядя на нее своими яйцеобразными навыкат глазами, громко допытывался, неужели за всю свою жизнь она ни разу не попробовала спиртное или не покурила траву? «О-о, дай мне поцеловать твою руку, святая женщина...» – театрально восклицал он и, подняв руки к небу, вдруг начинал исполнять «танец» своего огромного живота. Вся аудитория взрывалась хохотом, выражая тем самым солидарность с Раулем.

Маргарет, надо отдать ей должное, была дама с бойцовским характером. В душе наверняка испытывала досаду и злость, но виду не подавала. Хоть и была невысокого роста, смотрела на всех свысока. Отвечала на обидные высказывания не менее язвительно. Но с актерским мастерством, острословием и хамством Рауля соперничать не могла.

Со временем я догадался о причине вражды. Работа! Маргарет работала в агентстве по защите детей. (Это агентство и направило Маргарет в наш институт на повышение квалификации.) Она защищала детей от родителей, подобных тем, кто сейчас с нею вместе сидел за одной партой!

Вскоре я столкнулся поближе с такими агентствами, выступал на судах как нарколог, где моих пациентов лишали родительских прав. Только тогда я понял, что для большинства студентов Маргарет являлась не симпатичной девушкой с Карибских островов, как воспринимал ее я, а представителем власти. Представителем того самого мира, который их преследовал долгие годы, заставлял лечиться, таскал по судам, отнимал у них детей.

Но причина вражды Маргарет и группы, подозреваю, лежала глубже. Что-то личное, какая-то душевная травма мучила, терзала ее. Быть может, ее бывший муж – отец ее ребенка, тоже был наркоманом и причинил немало горя ей и ребенку?

Так уж повелось, что в наркологических лечебницах, в агентствах по защите детей и прочих, им подобных, работают не случайные люди, а те, кто каким-то образом столкнулся и испытал на себе последствия этой беды.

– Знаешь, Марк, я их терпеть не могу, – однажды призналась Маргарет, когда после занятий мы оказались вместе в одном вагоне метро.

– Кого не можешь терпеть? – не понял я.

– Всех их – наркоманов и алкоголиков. Как вспомню... – ее большие, с широким разрезом глаза заблестели. Она печально хмыкнула. Однако удержалась от дальнейших откровений. – Ты слишком добрый, Марк. Извини, что говорю тебе это. Но ты совершенно не понимаешь, с кем имеешь дело. Ты им веришь. Я не сомневаюсь, что на работе ты их будешь жалеть. Я тоже когда-то жалела. Все прощала, была ему нянькой... А этого делать нельзя.