– Может и так.

– Должен был сбежать, даже осмеянный и непонятый. Найти толкового болотника(74), хотя эти лентяи, вроде, зимой спят и от боевых дел век за веком отлынивают. Еще должен был тряхнуть кого поумнее из западных замков: почему из безобидных складок ближних к нам миров вдруг поперли исподники? Кто обязан держать границы? По мозгам надавать изменникам, они ж отродясь о верности знают только одно: цену её. Ну, дальше что...
– Черна нахмурилась, широкие брови сошлись у переносицы.
– Дальше как получится. Крепко знаю одно: помереть великан имеет право не ранее, чем это сделается неинтересно для легенды. Потому что спасенные не бывают памятливы, они ж вне опасности. Стоил бы он твоего внимания, был бы он настоящим великаном - он бы, пожалуй, подох в болотине или надорвался где в горах, никому не заметный на фоне огней праздника победы.

– Тогда почему Тэра повесила в главном зале картину с этим... слабаком?
– спросил запутавшийся Белек, не решаясь снова защищать могучего, плечистого великана.
– Она поумнее тебя.

– Поумнее, чего ж спорить, есть такое дело. Не знаю! Чтобы видеть, чем история отличается от настоящей жизни, - пожала плечами Черна.
– Чтобы угодить мастеру, вдруг он Тэре приятель? Ну, или еще есть сто причин, откуда бы мне угадать верную, я не вальз ни на ноготь!

Черна вскочила прыжком, притомившись сидеть без движения. Хохотнула, подпрыгнула второй раз, выше. Неразличимым глазу движением отняла у приятеля двухзвенную палку, обиженно звякнувшую разок перед тем, как оказаться заткнутой за пояс. Черна уже подавала Бельку освободившуюся от оружия руку.

– Идем. Дался тебе этот слабак! Он совсем не похож на тебя, разве волосы одного тона. Но ты лучше, ты думаешь о других, а он подыхает раз за разом, никого не спасая и никому не даруя надежду. Это его и убивает, понимаешь? Не число врагов, а собственная пустая душа.

– Значит, по-твоему, он не герой?

– Он? Нет, точно, - серьезно заверила Черна, не глянув на картину.
– Герой бы выжил. И пер на себе тяжесть дальше, сколько надо и через "не могу". Тащить непосильное куда труднее, чем красиво сдохнуть, понимаешь?

– Не совсем...

Разговор, эхо которого угасло много лет назад, напрочь стерся из памяти - и вдруг выплыл, проявился. Вернее, пригодился повзрослевшему Бэлу, первому ученику Тэры Арианы, честно умирающему на поле боя. Было так спокойно и просто закрыть глаза и уйти, исполнив должное, разочаровавшись в людях и даже отчаявшись. Сил нет, света нет, понимания происходящего тоже нет... Умереть теперь удобно и даже здорово, так можно переложить дела на чужие плечи и не думать, велика ли тяжесть и дотащат ли её до цели Светл и прочие. Возможно, Тэра - а вдруг да уцелеет - однажды заказала бы знакомому мастеру новую картинку: старший ученик красиво истекает кровью на осенней траве, исполнив малый долг.

Свет души уже совсем непрочно соединен со стынущим телом. Питающие душу корни подсыхают, хрустят и по волоконцу рвутся. Но совсем мелкие, тончайшие, еще держат израненное сознание у края небытия. Смешно и грустно вдруг понять, что оказалось важным в последний миг, что помогает цепляться и не сползать в пропасть смерти.

Он набирал по весне лазоревые цветки, похожие на искру улыбки во взоре молодого неба. Он крался по ночному двору, вздрагивая от всякого шороха, чтобы успеть подсунуть цветы под подушку первой ученицы замка, пока та обходит стены Файена и проверяет, не задремали ли дозорные. Весна коварна, в ней чудится одоление тьмы и самой смерти, однако же, ночи длинны и мрак перед рассветом особенно густ, он хрустит серым ломким инеем, принимая самые разные следы... Корешок воспоминания натянулся, зазвенел и - не лопнул, живой и упругий.

Рядом вцепился в край другой корешок, такой же малый. Близ разлапистого дерева, в глухой чаще, озерко осколком неба лежало в оправе из корней. Маленький Белёк всякий день бегал и крошил хлеб старой рыбине, слепой, вялой, доживающей последний год. Зачем? Кто знает, если ответа не было и тогда... Но лес принимал бесполезное дело с пониманием, никогда не перегораживал тропку злыми корнями, не путал ноги травой, выпускающей режущие кромки. Что пользы миру от старой рыбины, ожидавшей свой хлеб привычно и неблагодарно?

Два ничтожных корня полнились ознобной болью, скрипели и едва держали. Третий не желал крепиться в рыхлом песке умирающей памяти. Приходилось спешить и бросать в почву все, даже самое сокровенное и старательно забытое - почти постыдное.

Лишь раз он дрался один на один со старшей ученицей и был избит нещадно, показательно и без спешки. Он в какой-то миг отчаялся: противница не унималась, а Тэра сидела и дремала, не останавливая поединок. Потом прибежала Черна, злая, как чер с откушенным хвостом! Вмиг оттрепала Милену, приложила Светла, хоть он-то попал под руку случайно... Черна не унялась, влепила подзатыльник Ружане, а затем наорала на хозяйку.

– Ополоумела? Ослепла от своего прорицания? Да тут и вовсе дураку видать, не годен он драться с девками, жалостливый он, хоть бы раз заехал ей по роже, так нет - только блоки ставит. Я знаю, почему, да все знают!

Милена, сбитая с ног, рычала от злости. Она была свалена в пыль навзничь и попыталась вывернуться, отомстить. Нащупала любимый перстень с черным когтем, на время боя убранный в гнездо у пояса. Коготь ужалил Черну под ребра, обозлил окончательно - и левое плечо старшей ученицы с хрустом вывихнулось.