Когда кошмар вроде бы остался позади, вселенная упруго расправилась, оттолкнула смерть, словно насмехаясь над отчаянием слабого человека. Безмерный позор ничуть не походил на высокопарное определение 'клеймо'. Мол - выжгли на лбу и носи его, и под всяким взглядом вспоминай, чем провинился. К клейму можно привыкнуть. Живут же люди, названные 'лузерами', живут и те, чьи неприглядные фото и видеозаписи 'украсили' социальные сети, стали достоянием знакомых и незнакомых, подверглись издевательскому обсуждению и многократному перепосту. Живут, потому что сохраняют хотя бы одну высокую привилегию: они остаются людьми.

Влад тоже продолжал существовать, но вовсе не по своему выбору, а исключительно от безысходности. Чтобы наложить на себя руки, надо иметь руки. Он сохранил лишь сознание и слабенькую, неполную способность воспринимать окружающее.

То есть сперва восставший из праха мир потряс воображение. Правда, определения подбирались на редкость заштампованные. Зелень - изумрудная, свет - сияющий, небо - хрустальное и глубокое, воздух - сладкий... Все слишком, все глянцево и райски идеально. Все, кроме себя самого!

Глотнув взахлеб счастья возрождения, почти сразу пришлось заплатить по непосильному счету. Взгляд изучал мир с некоторой высоты, но это был не холм. И положение на не-холме вовсе не соответствовало человеческому. Местность непосредственно вокруг нового вместилища 'я' поражала странностью, покуда не пришло понимание, что она собою представляет. Это толкование, невозможное и очевидное, превратило рай в злую насмешку. Захотелось крикнуть, взмолиться и убедить мироздание дозволить пуле завершить свой полет...

Но мир снова исказился, меняясь, и сперва захотелось поверить, что к лучшему. Сознание - так ощущалось - в миг восстановления мироздания сухим листком зацепилось за нечто чуждое, а теперь освободилось и впорхнуло в реальность. Сразу к зрению добавились осязание, обоняние и слух. Рай повторно сделался желанен и близок - но эмоциональные 'качели' вмиг унесли из крайности 'восторг' в противоположную, в отчаяние.

Теперь он находился на холме. В траве. Вот только опять не было возможности назвать себя - человеком...

– Это что за дрянь?

Голос произнес слова на совершенно чуждом наречии, отчего-то внятно понимаемом. Огромная рука заслонила полмира - и сграбастала студенисто дрожащий ком, вместилище сознания Влада.

– Оно само легло в вашу руку, - сообщил второй голос, низкий, размеренный.
– Согласно договору это следует передать хозяйке замка Файен.

– Разве я обещала?
– третий голос, женский, дрогнул отчетливым раздражением.
– Чего стоят её слова, если они не позволили нам обрести ожидаемое? Впору востребовать плату за никчемнейшее прорицание всех времен, а не толковать о договорах и долгах. К тому же моим ангам подобает молчать, их дело безопасность, а не упражнения в словесности.

– Я не ваш анг, я принадлежу южному лучу.

– Твой хозяин полагает иначе, - в женском голосе скользнула нотка ядовитого злорадства.
– Конечно, мы не слышали пока что клятвы... Но косные мертвые традиции принадлежат прошлому, новый закон создаю я. Только мне решать, когда и кого счесть слугой... или кем-то, еще более покорным.

– Будем ждать полного рассасывания спайки?
– уточнил первый голос, и рука болезненно сдавила желеобразное вместилище сознания Влада, сочащееся слизью, изнывающее от ужаса и отвращения к себе.
– Какая гадость.

– Зачем ждать? И так понятно, все - обман, - женский голос стал хрустальным от бешенства, усердно хранимого в чаше показного покоя.
– Это брось в корзинку. Гляну в замке, что за тварюшка. Наверняка с границы исподних миров. Даже странно, что не выгорела.

– Да уж, не зима вроде, а корни (80) к ней не лезут, - согласился первый собеседник.
– Изволите проследовать к карете, ваше величество?

– Изволю, - мягче согласился женский голос, отзываясь на невнятную для Влада лесть.
– Величество, именно так. Хватит вспоминать нелепость с зенитной коронью. В сотнях миров королевами зовутся те, кто правит и носит корону. И зачем бы нам жить наособицу, удивляя соседей.

Ком слизи с противным звуком шмякнулся в корзину, волна боли обожгла сознание Влада. Крышка заслонила небо - и мир сжался до пределов исключительно малых, ограниченных плетением сухих веток...

С тех пор мир-тюрьма покачивался невесть на чем, вызывая приступы тошноты. Отчаяние перемежалось муками голода и приступами жалости к себе. А время тянулось, как слизь, не сохнущая на гадком комке. Нельзя потерять сознание. Невозможно заявить о себе и потребовать, ну хотя бы умолить, о прекращении пытки. И сгинуть не получается.