— Я им не верю, Святослав Варламович.

— Рад бы с вами согласиться, да конкретные факты налицо. Ни одна смена государственных деятелей не проходит без Распутина. Эта чехарда вызывает возмущение в Петрограде. Ко всему, безграмотный, развратный мужик вхож в покои императрицы. Он якобы лечит наследника. В Петрограде, Пётр Николаевич, брожение умов. Как бы не воспользовались этим всякие социалисты.

— Господь не допустит. Триста лет сидят на троне Романовы и, даст Бог, просидят ещё больше.

— Хочется верить, Пётр Николаевич.

— Мы, Святослав Варламович, императору присягали и будем верны ему. Донское казачество — одна из главных опор трона.

— Это так. Но волнение в третьей сотне удивляет.

— Что интенданты — воры, давно известно. Но сухари, поточенные мышами, в еду давать? Да за это надо под трибунал отдавать!

— Да не осудят ведь. У интендантов везде связи, они любого купят.

— Но, Святослав Варламович, есть ещё Божий Суд.

— Пётр Николаевич, воры и казнокрады Божьего Суда не боятся.

— Это горько. В Европе-то по-другому.

— Азия доминирует над европейской Россией силой своих традиций и привычек.

— Жечь калёным железом.

— Боюсь, слишком глубоки корни. Вот вы, Пётр Николаевич, говорили: блюсти верность императору. Я с этим согласен. Но до меня доходили и другие разговоры: якобы наша государственная система устарела.

Краснов постучал костяшками пальцев по столу.

— Когда подобные речи произносят социал-демократы, это одно дело. Я расцениваю их как заразу, растлевающую общество. Но если это говорят всякие там думцы, которые спят и видят себя во главе страны, то они толкают Россию в пропасть. Нам не грех поучиться у немцев. Слово «орднунг», что значит «порядок», для них священно...

Краснов поднялся, прошёлся по комнате. У большой карты России на стене остановился, скользнул взглядом по Донщине.

— Я, Святослав Варламович, хотя и родился в Санкт-Петербурге, но очень люблю Донщину. В своих книгах я, возможно, несколько идеализировал казачью жизнь, но поверьте, Дон — моя сердечная привязанность. Она передана мне по наследству. За Дон я готов жизнь отдать. Не могу спокойно слушать, когда казаки поют: «Всколыхнулся, взволновался православный тихий Дон...», слёзы наворачиваются. Знаете, я не раз думал: если суждено мне будет выбирать место для жительства после армии, непременно остановлюсь на какой-нибудь станице, где растёт виноград, а летом подсолнухи и пчелы летают...

Краснов замолчал. Денисов встал:

— Пётр Николаевич, наши желания совпадают. Но это в далёком будущем... Позвольте откланяться.

Стрелкам пришла замена. Измотанные в боях, уставшие от окопного сидения полки уходили в тыл. На смену им шли части отдохнувшие, пополненные личным составом. Занимали окопы, размещались в блиндажах.

Гармонист, сидя на приступочке, задумчиво наигрывал: «Разлука, ты разлука, чужая сторона...» Кто-то из солдат прикрикнул:

— Не нагоняй тоску!

Гармонист сменил мотив, заиграл: «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поёт...»

По траншее, пригнувшись, шёл ротный, приговаривая:

— Обживай окопчики, соколики, разлюбезные мои, засиделись в тылу, теперь ждите, скоро в наступление пойдём.

Поравнявшись с гармонистом, сказал:

— Селиванов, давай-ка нашу.

Селиванов, перебирая ряды гармоники, затянул:

«Солдатушки, бравы ребятушки...»

Гремя котелками, стрелки шли за едой. Походная кухня расположилась позади окопов в укрытии. Повар торопился раздать еду, покуда немцы не начали обстрел. Все знали: германцы — народ пунктуальный, обеденное время соблюдают. Да и жизнь в немецких окопах начиналась чётко: ели, пили эрзац-кофе и только после этого начинали воевать.

Солдаты ёрничали:

— Германец только на сытое брюхо воюет...

Через село, где расположился штаб дивизии, проводили полки, снятые с фронта. Задерживались у колодца, жадно пили воду, курили. Шандыба спросил у присевшего отдохнуть солдата:

— Вымотались?

— Третий месяц в окопах. Грязью обросли, живность всякая заела. Перво-наперво баню истопим.

— Сам откуда?

— Воронежский. Слыхал, деревня Аненская?

— Деревню не слыхал, однако воронежцы погранцы наши.

— Мы к донским землям примыкаем. По дому истосковались, война всю душу вымотала.

Солдат поднялся, поправил шинельную скатку и, закинув за плечо винтовку, пошёл вслед за изломанным строем. Прорысила группа офицеров; посигналив, проехал автомобиль командира пехотной дивизии. И снова прошла, поднимая пыль, колонна стрелков.

Проводив взглядом нестройные ряды пехоты воронежских и рязанских, ивановских и костромских, ярославских и орловских, пензенских и смоленских мужиков, одетых в солдатскую форму, так похожих общей усталостью и тоской по своей избе, Иван Шандыба почувствовал, как его самого потянуло на Дон, в родной курень.