— Здра... жела... господин Верховный главнокомандующий!

Керенский полуобернулся к Краснову:

— И вы, генерал, ещё сомневались? Нет, там на собрании были не казаки. Там был сброд, паршивые овцы, которые портят всё стадо. Настоящие казаки — вот они.

Он поднялся в вагон. Следом вошёл и Пётр Николаевич. По путям сновал, посвистывая, маневровый паровоз, бродили солдаты.

Прибежал, запыхавшись, начальник станции, сказал испуганно:

— Машинисты не желают исполнять приказ. Опасаются расправы большевиков.

Краснов вызвал командира Енисейской сотни есаула Коршунова.

— Вы, есаул, кажется, служили когда-то машинистом?

— Помощником машиниста, ваше превосходительство.

— Настроение солдат вам известно, думаю, о том, Что в этом вагоне поедет Керенский, знают и псковичи. Приказываю вести поезд, нигде не останавливать» Псков-Пассажирский и Псков-Товарный проскочите полным ходом...

Наконец состав тронулся. Поезд набрал скорость, первую остановку сделал на станции Чарской. В вагон поднялся начальник военных сообщений генерал Кондратьев. Краснов стоял в проходе. Кондратьев сказал:

— Ваше превосходительство, я прошу пропустить меня к главкомверху.

— Он отдыхает.

В это время дверь в купе распахнулась, и Керенский, увидев Кондратьева, спросил резко, срываясь на крик:

— Почему медлят эшелоны с войсками?! Вы обязаны в первую очередь пропустить те части, какие противостоят большевикам!..

И снова поезд набрал ход, миновал Псков, где Керенского ожидали возмущённые солдаты. Толпа надвигалась на вагон, но состав пролетел без остановки. Крики возмущения, стрельба остались позади.

Краснов перекрестился:

— Слава Тебе, Господи.

Сгустились октябрьские сумерки. На каком-то полустанке поезд сделал короткую остановку, чтобы пропустить встречный. С ним прибыли офицеры из Петрограда. Они вскочили почти на ходу в вагоны, где разместились казаки-енисейцы, сотник Карташов подробно докладывал обстановку в столице.

— Ваше превосходительство, мы не знаем, чью сторону держать. Гарнизон колеблется...

В эту минуту в купе в Краснову вошёл Керенский. Сотник вскочил. Керенский протянул ему руку. Но Карташов не принял её.

— Виноват, господин Верховный главнокомандующий, я сторонник генерала Корнилова и вам руки не дам.

Лицо Керенского залилось краской. Он покинул купе, бросив на ходу:

— С этого офицера, генерал, взыщите...

За окном был мрак холодной ночи. Поезд прошёл Лугу не останавливаясь. Краснов задремал. Сон его нарушили вошедшие Керенский и политический комиссар капитан Кузьмин. Пётр Николаевич застегнул воротник кителя, поднялся. Керенский торжественно заговорил:

— Генерал, я назначаю вас командующим армией, идущей на Петроград. Поздравляю вас, генерал!..

И уже обычным голосом, без всякой торжественности, добавил:

— Дайте мне полевую сумку, я напишу приказ.

Он вышел из купе, усталый, осунувшийся. Ушёл и комиссар. Краснов пожал плечами, сказал сам себе:

— Командующий армией... Армия: шесть сотен 9-го полка да четыре сотни 10-го... Не густо.

В Гатчину пришёл серый осенний рассвет, пробирался через оконце вагона. Поезд миновал станционные постройки, лязгнули буфера и сцепления. Состав нехотя остановился. Начальник штаба доложил:

— Гатчина-Товарная...

Рано утром, когда всё ещё спали, казаки заняли станцию и узел связи. Гатчина оказалась в руках красновцев.

Уже в эмиграции Краснов вспоминал, как из Гатчины начался его поход на большевистский Петроград, проход командующего без армии. Разве можно было Считать серьёзной военной силой десять сотен? И тем не менее Гатчина явилась исходной точкой потому, что здесь произошло разоружение роты солдат лейб-гвардии Измайловского полка.

Едва рота прибыла из Петрограда и построилась на перроне, как её окружили енисейские казаки-пластуны. На роту навели снятую с платформы пушку. Сотник Коршунов велел солдатам сдать оружие, те не сопротивлялись.

Здесь Краснова ожидали прибывшие из Новгорода две сотни казаков при двух орудиях.

Не успел генерал принять рапорты от сотников, как его вызвал расположившийся в Гатчинском замке Керенский. Когда Краснов явился, тот сидел за столом с Двумя девицами и адъютантом. Пригласив Краснова в другую комнату, Керенский сказал: