Приблизительно так, как Шандыба, мыслил и генерал Краснов. Хотя род его давно осел в Санкт-Петербурге, Краснов всегда считал себя донским казаком, верным трону. Неудачи России в войне он воспринимал болезненно и очень опасался разложения армии, которую считал хранительницей устоев Государства Российского.

Затянувшиеся боевые действия на Восточном фронте, смена военных министров и главкомверхов, усилившиеся брожения умов и, наконец, тяготы военного времени — всё это, как хорошо понимал Краснов, может отразиться на положении всей Российской империи.

Иногда он, писатель и исследователь, спрашивал самого себя: неужели Россию не научил горький опыт Русско-японской войны? Тогда Страна восходящего солнца продемонстрировала преимущества технически оснащённой армии. Минуло десять лет, и снова, теперь уже германские вооружённые силы, теснят русскую армию. А в последнее время Краснов стал задавать себе ещё один вопрос: почему немецкий солдат так дисциплинирован, беспрекословно исполняет приказы своих офицеров и в германской армии нет никаких агитаторов?..

Опасаясь, что зараза разложения может коснуться казачества, Краснов и отдал распоряжение ознакомить 2-ю Сводную казачью дивизию с приказом о придании суду военного трибунала за нарушение воинской дисциплины.

Сергей Минаевич приехал забирать сына из новочеркасского госпиталя. Никого не послал, сам хотел первым увидеть Степана да доставить его в родной курень с бережением: рана-то у сына нелёгкая. Ко всему Стёпка георгиевский кавалер.

К госпиталю Сергей Минаевич подъехал затемно. Долго дожидался, пока санитар с сестрой милосердия вывели Степана, уложили в бричку. Сергей Минаевич суетился, взбивал свежескошенную траву, прикрывал войлочным потником. То и дело повторял:

— Ну, Степан, герой георгиевский, с прибытием.

Уселся в бричку, причмокнул:

— С Богом.

Покуда за город не выехали, поглядывал в исхудалое, осунувшееся лицо сына, в чубатую голову, в которую вкралась редкая седина, думал: видать, жизнь похлестала.

Степан подрёмывал, только в степи открыл глаза, когда пахнуло разнотравьем. Улыбнулся:

— Знаешь, батя, нет ничего красивше нашего раздолья. Казаку не Россия нужна, а Дон.

— В самый раз сказал. От степи и вся наша жизнь пошла.

— Соседи как там?

— Мироныч? А чё с ним поделается. Прыгает. От Ваньки письма дожидается.

— Ванька меня из боя вытаскивал.

— Господь воздаст ему.

— Коня моего домой приведут?

Сергей Минаевич промолчал. Степан продолжил:

— Прёт германец и нас бьёт. Ну да и мы в долгу не останемся.

— Немец он и есть немец. Настырный... Так, говоришь, Ванька второго Георгия заслужил?

Теперь промолчал Степан.

Сергей Минаевич пошевелил вожжами, кони перешли в рысь. Дорога после дождя мягкая: бричку не трясёт и Степану спокойно, рану не беспокоит.

— В 12-й Донской полк ушли казаки третьего призыва.

— Там генерал Каледин командир дивизии. У нас генерал Краснов.

— Слыхал. Книжки его почитывал. Башковитый. Про казаков много пишет.

— Я, батя, в хозяйстве пока не подмога.

— Без тебя управимся. А я-то грешным делом соображал: воротишься — женим.

Степан улыбнулся.

— Мы с Ванькой о том же гутарили.

— Не слыхать, когда замирение выйдет?

— По всему, не скоро немца побьют. Ить он упорный... А в окопах солдаты войной недовольство высказывают. Грозятся фронт покинуть.

— Ну это они с крестьянской дури. Как можно с фронта бечь?

— Довелось мне одного дезертира в штаб вести, говорил, придёт час, все побегут.

— Может, и побегут, но только не казаки. Россия казаками сильна...

В разговорах не заметили, как смеркаться стало. Сергей Минаевич подстегнул лошадей.

— Ночевать в курене будем, там нас уже заждались.

Измотанную, понёсшую большие потери 2-ю Сводную казачью дивизию отводили на отдых вёрст за десять от фронта. Шли конным строем, ведя в поводу лошадей погибших товарищей. Уходили в тыл, чтобы передохнуть, привести себя в порядок, помыться, постираться, отоспаться. Но радости было мало. Казаки знали, что окопная жизнь не окончена. Вскоре предстоит вернуться на позиции. Генералу Краснову командир корпуса честно сказал: