Шрифт:
‹1966›
* * *
Сквозь униженья дым она прошла, Отвергла стыд по приказанью сердца, И мне любовь так нежно принесла, Как мать приносит своего младенца. Но на руки не взял я малыша — Меня пугала одержимость эта. Сверкнула совесть острием ножа — Зачем я у нее просил совета? Я зарыдать от радости не мог, Не смел сказать, что долга не нарушу. И слово «нет» вонзил я, как клинок, По рукоять в безропотную душу. Я знал, что сердце не простит мне зла, А разум будет защищаться громко. Она ушла и скорбно унесла Свою любовь, как мертвого ребенка. Я не кричал: «Любимая, вернись!», Я не молил, чтоб чудо победило. Мне к горлу правда прыгнула, как рысь, И в озлобленье за неправду мстила. ‹1966›
* * *
Летят по полю белы кони — Ветров январских табуны. Мороз привстал на подоконник И на стекле рисует сны. Не сном ли стало то оконце С деревьями чужих сторон, Где в темя бьет жестоко солнце, Где не бывал вовеки он? ‹1966›
* * *
Снег летит, как день, как век… В поле — след, над ним — метели. Шел сквозь вьюгу человек, Пробивался к дальней цели. И прошел, а снег метет, — Тонут в нем следы людские… Оставляет след лишь тот, Вслед за кем идут другие. ‹1966›
* * *
Зима, словно античный храм, Легла руиной перед нами. Открыты водам и ветрам, Столбов и стен крошатся камни. Разрушен мраморный порог, Прозрачны плиты льдин, как сети. И постепенно тает бог, Которого лепили дети. ‹1967›
* * *
Заходит солнце в золотых лесах. Пылают смолы на стволах, как маки, И, как ручей весенний в буераке, Сверкает кромка тучи в небесах. День подает мне огненные знаки, Но ночь, как взрыв, клубится на горах, И кажется, что взор твой только прах, Бесследно исчезающий во мраке. Нет, сохранят и звезды и цветы След твоего пылающего взгляда, Коль он омыт слезами доброты. Но, если жжет не пламень звездопада, А ненависть и злобная досада Твой дух, — страшись грядущей темноты! ‹1967›
АГНЕССА РОШКА{157}
(Род. в 1929 г.)
С молдавского
ГОРНЫЙ КАМЕНЬ
Я камень, Я сдвинут лавиной, Я в реку обрушился вниз, Приняв на гранитную спину Мильоны светящихся брызг. Рожденный утробою горной, Водой ледников отбелен, Для берега стал я опорой И сторожем С давних времен. Я корни столетнего кедра Тугими узлами скрутил И ствол его бронзовый щедро Тяжелою силой Налил. Ко мне, Оторочена солнцем, Тропинка, Умывшись росой, По мшистым пригоркам, По склонцам Вбежала девчонкой босой. Недаром, шершавый и крепкий, Я взял над грозой перевес, — Разбил в искрометные щепки Бушующий молнией лес. Я камень, Тружусь я упорно, Отесанный верной рукой, И стали пшеничные зерна Летящей по ветру мукой. И воду прошел, и огонь я, Чтоб стать и сильней И добрей. Есть в хлебе На женской ладони Частица работы моей. Военные дни отшумели, И утром, Седым от росы, Я внемлю пастушьей свирели И посвисту мирной косы. Я камень, Надежный и вечный, В горах пролежал я века. Я первой стрелы наконечник, Нацеленной В сердце врага. ‹1973›
* * *
Я пред тобой замру без слов, Таюсь тропинкою окольной, Которой так бывает больно От грубой тяжести шагов. ‹1973›
ОЛЕГ ШЕСТИНСКИЙ{158}
(Род. в 1929 г.)
* * *
Пахнет темная чаща теплой смолой еловой, пахнет июльский ветер дальней волной соленой, солнцем полуденным пахнут ветви сосны суровой, девичьим тихим дыханьем — мой березняк зеленый. Если бы стал я незрячим, если бы ночью туманной в темные дали чужие меня бы враги увели, я бы нашел тебя, Родина, по запахам нежным и пряным, что до меня долетели б от ивовой русской земли. ‹1958›
ДРУЗЬЯМ, ПАВШИМ НА ЛАДОГЕ
Я плыву на рыбацком челне, холодна вода, зелена… Вы давно лежите на дне. Отзовитесь, хлопцы, со дна. Борька Цыган и Васька Пятак, огольцы, забияки, братцы, я — Шестина из дома семнадцать, вы меня прозывали так. В том жестоком дальнем году, чтоб не лечь на блокадном погосте, уезжали вы — кожа да кости — и попали под бомбу на льду. Непроглядна в путину вода, не проснуться погодкам милым, их заносит озерным илом на года, на века, навсегда.