Шрифт:
‹1962›
САМОЕ ДОРОГОЕ
Родились, подросли, созрели, чтоб работать, жуя папиросу, пока головы не поседели и покамест нету склероза. Так работай, пока смекалист, думай думу свою упорно, ты ведь не записан покамест золотом на граните черном. Так работай же неуклонно, тихо, как подземные воды. Если жизнь к тебе благосклонна, то тебе оставляют годы чувство творчества, чувство долга, чувство цели, и чувство власти, и работы ровно настолько, чтобы хлеб твой сделался слаще. ‹1962›
РИТОРИКА
Мы говорим. Меж пальцев сигареты, Как молнии домашние, храним. Как будто наше назначенье в этом, Страшась остановиться — говорим. В клочки друг друга рвем, сорим словами На сцене, на работе и во сне, И наши тени под прожекторами Комически шныряют по стене. Но это — камуфляж и дань рекламе. Сюжет — вне нас. И эпилог — за ним. Хоть ты смешон и странен, в этой драме Ты должен быть опорою другим. А время, наш невидимый закройщик, Другим слова и мысли передаст. Придет герой. Без слов свершит геройство, Вернув спектаклю ясность и контраст. ‹1965›
СЕРЕДИНА ЗИМЫ
Следы саней, все боле их и боле, и снег блестит чешуйками слюды. В рассветный час отчетливее в поле испуганные заячьи следы. На белизне, окрестности укрывшей, как восковой рисунок, предо мной высокий дым над низенькою крышей, колодец, словно холмик ледяной. Давайте же, снега, запорошите всего меня, и на исходе дня, как будто вокруг дерева, спляшите вокруг меня, снега, вокруг меня! И пусть, как заклинаньем, в этом круге я буду защищен от голосов ночных зверей, что бродят по округе в безмолвье коченеющих лесов. ‹1967›
ЮСТИНАС МАРЦИНКЯВИЧУС{164}
(Род. в 1930 г.)
С литовского
СТЕНА
ПОЭМА ГОРОДА
(Отрывок)
Памяти моей матери
I Снаружи дома старого, К Стене, В морщинах и рубцах, Лишенной окон, — К слепой Стене На внутреннем дворе Прижалось время, Прислонилась вечность. Вкось указатель — Молния ночная, Стрелы неоперенной чернота Преследует и гонит Человека Во тьму, в извечный страх, — Чтоб возвратить Назад На несколько тысячелетий. УБЕЖИЩЕ Стрела вопит истошно: Нет ничего И не было. Вернись В пещерный век, — Тебе придется снова, Ты должен будешь Заново открыть Все — И топор, И клинопись, И бога. РИСУЙ НА ЧЕРНОМ ВЫСТУПЕ СТЕНЫ СВОЙ СТРАХ В ОБЛИЧЬЕ ЗВЕРЯ ИЛИ ВЫЙДИ ЕМУ НАВСТРЕЧУ И УБЕЙ ЕГО. Вопит истошно Молния ночная. А рядом слово белое Спокойно Вещает: РАЗМИНИРОВАНО. Трудно Уверовать душой в его реальность. Оно такое белое, Почти Бессильное, как ЭТОТ Вот ребенок, Который в ЭТОТ миг Среди двора На ЭТУ Стену, Как на доску в классе, Внимательно глядит. Потом подходит И ржавой шляпкой старого гвоздя, Осколком кирпича или гранаты Вычерчивает первое, кривое Аз, букву А. Постигнуты азы, Положено начало. Ах, Эвклиды, Ньютоны, Лобачевские, Сократы, Все ваши параллельные прямые, Параболы, трапеции, углы И этот исполинский знак вопроса, Стоящий перед миром, 2+2 Все это разве не следы усилий Убить свой страх В обличье Динозавра, Которого никто еще не видел, Но о котором каждому известно: Он существует… Серая Стена Изрезанного трещинами крова, Как старый холст экрана, Год за годом, Не избегая современных средств, Жизнь человека Излагает скупо. КОНЕЧНО, МЫ НЕРЕДКО УСТАЕМ И ЧАСТО ОШИБАЕМСЯ. КОНЕЧНО, ВСЕ ЭТО ТАК, — НО ВЗГЛЯДЫ ОТ СТЕНЫ НЕ ОТРЫВАЕМ НИКОГДА, СТАРАЯСЬ ПОСТИГНУТЬ ТАЙНЫЙ СМЫСЛ, ПОНЯТЬ ЕЕ.‹Вильнюс, 1965›
КРОВЬ И ПЕПЕЛ
ГЕРОИЧЕСКАЯ ПОЭМА
(Отрывок)
ПРЕЛЮДИЯ Была деревня — и деревни нет. Ее сожгли живьем — со всеми, Кто должен жить, Кто должен умереть, И с теми, кто на свет Родиться должен. Была деревня — и деревни нет. Неправда! Есть деревня эта. Есть! Она горит и по сей день, Сегодня, — И будет до тех пор гореть, пока Те, кто поджег деревню эту, живы. Так расступись, огонь, Раздайся шире, пламя, Дай мне взглянуть на тех, которые горят… Вот парень… Разве он Мне не сказал однажды: — Мне эта жизнь нужна затем, чтоб мог я жить… — Как много он хотел и как немного! Мой брат, ровесник мой, и почему, О, почему ты не сказал в тот день: — Мне эта жизнь нужна, чтобы я мог бороться. — Как горячо в моей груди! Что там горит? Быть может, это сердце… Гори, о сердце! Ты должно гореть, Чтоб не сжигали никогда людей. Дзукиец этот, он пахал в тот день, Пар под озимые двоил напором плуга. Его остановили. Борозду Не дали кончить. Плуг, вонзенный в землю, Так и остался в ней. Но не ржавеет он, Нет, не ржавеет, потому что в поле Приходит еженощно тот дзукиец, И, засучив дерюжные штаны, Крестом он осеняется и пашет. И протянулась эта борозда От Пирчюписа к Панеряй, От Панеряй к Освенциму, в Маутхаузен, Она, как жизнь, длинна, та борозда, И, как траншея жизни беспредельной, Рвам смерти противостоит повсюду. Пусть никогда не заржавеет плуг.МОРИС ПОЦХИШВИЛИ{165}
(Род. в 1930 г.)
С грузинского
ИСПОВЕДЬ СЕРДЦА
Бывает, что другие рады, А у тебя горчит во рту… Бывает, так устанешь за день, Что и заснуть невмоготу… Бывает, можно, как ни странно, В лучах ушедших дней гореть… Бывает, одного стакана Довольно, чтобы опьянеть… Бывает, что звезда над крышей Луной взойдет в твоей мечте… Бывает, что стихи твои же, Коль издадут их — уж не те… Бывает, ищешь и не видишь, Бывает, видишь — не возьмешь… Бывает, вдруг возненавидишь То, что любить не устаешь… Бывает, в голосе клокочет Из сердца вытекшая грусть… Бывает, показать не хочешь, Что радость распирает грудь… Бывает, путь прямой теряют, Находят вдруг огонь в воде… Бывает, ложь преуспевает И плачет истина в беде… Бывает, критик, славя краткость, Длиннотой букву назовет… Бывает, что тебя за храбрость Умалишенным трус сочтет… Бывает, ищешь и не видишь, Бывает, видишь — не возьмешь… Бывает, вдруг возненавидишь То, что любить не устаешь… Несется жизни колесница. Мы — пассажирами сидим… Хотим скорей остановиться И дальше двигаться спешим! ‹1960›
* * *
Сколько я должен страдать, чтоб не отвергли, виня? Сколько я должен рыдать, чтоб услыхали меня? Сколько бежать от узды, чтоб отдохнуть хоть чуток? Сколько принесть мне воды, чтобы мне дали глоток? Сколько мне песен пропеть, чтобы запел и другой? Сколько тревожиться впредь, чтоб у других был покой? Чтобы, прощаясь с судьбой, молвить без всякого зла: — Жизнь, я доволен тобой! Жизнь, ты прекрасной была! ‹1964›
ЖИЗНЬ
Коль захочу, вступлю я в волчью стаю И буду жить в лесу, как волк. Но верным псом твоим опять я стану И верно свой исполню долг. Я буду кости греть под солнцем красным, С высокой крыши зарычу. И стану я судьей твоим пристрастным, Чтоб отомстить, коль захочу. Коль захочу, вломлюсь, забыв о страхе, К богам, в приют их неземной. Коль захочу, то приколю к рубахе Луну с кулак величиной. Коль захочу, то подружусь хоть с чертом — Смущенным душам на беду — И миру возражу в порыве гордом, Шутя на эшафот взойду. Приму и крест. Пойду по суховею, По долам края моего. Но что необходимо — то имею. А сверх — не надо ничего!